И с тех пор я такой
Молоко и твердая пища

Как Вы думаете, что произойдёт с человеком, которому очень долго, подробно, с довольно раннего возраста рассказывают, что он чрезвычайно плох? Более того, любые его усилия по изменению такого положения заведомо обречены на провал? А ведь именно так часто выглядит в Церкви разговор о грехе и покаянии, считает Владимир БЕРХИН.

Для начала я нарисую страшную картинку. Имейте в виду, она написана с натуры. Точнее – обобщена с нескольких человек.

Как Вы думаете, что произойдёт с человеком, которому очень долго, подробно, ежедневно, с довольно раннего возраста рассказывают, что он чрезвычайно плох? Вот вообще никуда не годен, безнадёжен в любом смысле этого слова, и ничего хорошего в жизни его не ждёт. Более того, любые его усилия по изменению такого положения заведомо обречены только и всегда на провал, и даже самые впечатляющие истории успеха – на деле не более чем истории хорошо осознанных провалов.

Не обязательно обладать психологическим образованием, чтобы довольно чётко просчитать последствия: такой человек, если это происходит в детстве или подростковом возрасте, как минимум серьёзно невротизируется. Внутренний покой, уверенность, способность бороться с возникающими проблемами, умение собой управлять, да и просто оптимизм будут сведены почти что к нулю. Одновременно будет снижена способность доверять – ибо доверие предполагает мужество, а мужество невозможно без веры хотя бы в вероятность счастливого исхода, без хотя бы какой-то уверенности в собственной ценности. Получится слабый, трусливый, недоверчивый и закомплексованный человек, вечно ищущий себе временного утешения и неспособный построить никаких здоровых отношений.

А если пойти немного дальше и запретить человеку ещё и хотеть чего-либо, объявив его принципиально и навсегда испорченным, в том числе и в области желаний? Человек окажется полностью заперт: всякая попытка что-либо изменить будет блокироваться уверенностью, что опять совершается ошибка, и останется только замереть и ничего не хотеть, а точнее - ничего по возможности не делать.

Если одновременно человек будет окружен непринимающим отношением со стороны окружающих (а при таких установках оно вряд ли может быть иным), или же переживёт какую-то серьёзную психическую травму, то он вырастет ещё и лицемерным. Будучи неспособен стремиться к собственным целям, априори плохим, он неизбежно, просто ради выживания, будет стремиться к чужим, меняя собственную жизнь на одобрение окружающих, подспудно ненавистных. При этом человек не теряет ни интеллектуальных способностей (более того, они компенсаторно могут развиваться очень даже неплохо), ни природных талантов. Зато теряет способность к чувствам, ибо они болезненны, и перестаёт доверять себе – ибо верит тому, что чрезвычайно плох, а потому и доверия не стоит.

Разумеется, поскольку человек видит вокруг только то, чем полна его собственная душа, он будет воспринимать мир как очень злой и опасный, окружающих – как таких же недобрых невротиков, как он сам, а от будущего будет ждать только плохого. Встречая доброе к себе отношение, он будет искать в нём подвоха и потребуется много, много времени и терпения, чтобы он вообще поверил, что другой человек может его такого искренне любить. Мир будет казаться неуправляемым, поскольку человек неуправляем сам. Высока вероятность впасть в тот или иной род эмоциональной зависимости, а то и зависимости более серьёзной. В перспективе не исключено и психическое заболевание – особенно, если ничего в жизни не меняется.

В порядке компенсации, ибо жить такому человеку невыносимо, он с большой долей вероятности начнёт искать нечто, чтобы прислониться к этому и всё же пережить ощущение собственной реальности и собственной хорошести, ибо без этого люди не живут. Это может быть какая-то масштабная идея, полезная деятельность или самая правильная истина, но у неё будет одна важная особенность – она будет чужой, то есть за сам факт её существования человек будет не ответственен. Вообще с умением брать на себя ответственность у такого рода несчастного будут большие проблемы: такой плохой человек не может ни за что отвечать. Тоже самое касается умения любить: запретив себе чувствовать и желать, человек не может и полюбить.

Вот такая неприглядная картина получается. А ведь исходные условия – рассказывать человеку каждый день, что он очень плох и запрещать ему хотеть – это базовые положения нынешнего извода православной аскетики и массового образца духовной жизни в Русской Православной Церкви.

Я не говорю, что подлинная духовная жизнь именно такова. Я лишь говорю, что таково её попсовое, массовое обличье: «молись и кайся, пока не почувствуешь, что ты хуже всякой твари».

Откройте свой молитвослов в любом месте. Наверняка в пределах трёх-пяти строчек он сообщит вам, что вы – грешник безнадёжный, который единственное что может – это просить помилования (от трех до сорока «Господи, помилуй»). Постоянно педалируется тема того, насколько терпелив Господь и насколько плох тот, кто молится, сколько им всего было совершено, как это постыдно, мерзко, отвратительно, как велик и страшен причинённый вред и как невозможно с этим самому ничего сделать. При этом такого рода пассажи – многообразны и поэтичны, а благодарности Богу почти всегда шаблонны. К тому же большая часть славословий и благодарностей строятся по принципу «благодарю́ Тя, Свята́я Тро́ице, я́ко мно́гия ра́ди Твоея́ благости и долготерпе́ния не прогне́вался еси́ на мя, лени́ваго и гре́шнаго, ниже́ погуби́л мя еси́ со беззако́ньми мои́ми», то есть благость Божия проявляется именно в том, что он молящегося, грешника такого, ещё как-то терпит и на что-то там шансы даёт.

Не начинайте ругаться раньше времени – я полностью разделяю точку зрения, что кроме милости Господней, уповать нам не на что и что своими силами мы ничего не можем поделать. Я сейчас немного о другом.

О проблеме, что тот идеал жизни, который предлагает Церковь, очень древен и социально неясен, говорилось много раз. В качестве образца для жизни детям и подросткам показывают кого? Правильно, святых. Которые или мученики, но в области досягаемости у подростка нет ни единого злобного иконоборца или нервного языческого императора. Даже коммунисты нынче не те, что прежде. Или же в качестве образца предлагаются монахи, которые, умирая и светясь при этом нездешним светом, плакали и говорили, что ещё не положили начала своему покаянию. И которые совершенно не похожи на современного подростка – те мысли, действия, чувства, о которых рассказывается, ему почти полностью чужды. В результате начинается фантазирование – и за покаянный плач принимается нервная истерика, которую человек нагнетает в себе, мысленного считая это чем-нибудь типа «возгревания покаяния». При этом, если истерика не удаётся, это превращается в дополнительный повод навесить на себя массу всяких собак.

Я опять же о себе в первую очередь. Это моя судьба, хотя и не только моя.

Молитвы почти все написана монахами. И не для детей они их писали. Я не уверен, что переносить на ребёнка или подростка мироощущение взрослого монашествующего есть дело методологически правильное.

Я хочу сосредоточиться на том, что чувствует подросток, когда ему всё это рассказывают. А чувствует он всё то, что было описано выше.

Молитвы сообщают ему, что он крайне плох, что его можно только терпеть, и что все его перспективы как самостоятельной единицы – это вечные муки. Жития святых добавляют, что никакой надежды для него нет – ибо они бесконечно далеки от того, как он живёт и как от него требуют жить. Книги о духовной жизни рассказывают, что нет ничего важнее спасения души, что все мирские цели суть прах, тлен, сор и пустота. Кстати, родители – те же самые, которые водят его в храм, зачем-то требуют хорошо учиться в школе, где учат не душу спасать, а валентности складывать – думаете, дети не видят противоречия?

Да, а ещё, что особенно важно, ему рассказывают, что он не только греховен сам по себе, весь, от макушки до пяток – ещё он, если вдруг откроет любую более-менее серьёзную духовную книгу, обнаружит там совершенно убийственные положения о том, что человек не в состоянии ничего хорошего желать, ибо повреждению подверглось абсолютно всё. В результате несчастный подросток не видит впереди никакой перспективы, ибо все цели, кроме духовных, обесценили, духовные объявили недосягаемыми, а желать чего бы то ни было запретили. Это прекрасно укладывается в стандартные рассуждения о вреде гордыни и тщеславия – идеальную ловушку для полного и окончательного убийства самооценки. Делая то, что хочется – по определению поступаешь самочинно, совершая грех и обрекая себя мукам, а делая то, что надо – неизбежно гордишься и тщеславишься, ибо под определение гордости запросто подпадает любое сознание того, что ты сделал нечто хотя бы не абсолютно плохое.

Таким образом под запрет подпадает вообще любое действие, и бездействие заодно. Более того, именно постоянное различение того, что ты именно сейчас делаешь нечто неправильное, недолжное, греховное – и превозносится как первейшая добродетель. Хотите цитаты? Да пожалуйста: «Когда прозябнет в душе истинное покаяние, когда явится в ней смирение и сокрушение духа по причине открывшейся очам ее греховности: тогда многословие делается для нее несвойственным, невозможным. Сосредоточась в себе, устремив все внимание на бедственное положение свое, она начинает вопиять к Богу какою-либо кратчайшею молитвою». Это не я придумал, это свт. Игнатий Брянчанинов. Высшее достижение духовной жизни выглядит так: понять, что ты совсем-совсем дрянь, и оттого навсегда пригорюниться и начать звать Бога на помощь. Вот только подросток переживёт тут не катарсис, не освобождающие ощущение своего бессилия - а наоборот, тяжело себя травмирует.

И получается тот человек, которого я описал выше.

Разумеется, не обязательно. Разумеется, если на его пути встретится мудрый пастырь, который сможет своим авторитетом и любовью перевесить стенания молитвословов и бормотание книг – может получиться и вполне ответственный, взрослый, способный к жизни и отношениям с людьми человек. Но паствы много, а пастырей обычно не хватает. Ну а в книгах написано то, что я только что рассказал.

Однако мне тут опять же интересно, а почему так? Почему вроде бы вполне здравые, честные книги и составленные святыми людьми молитвы дают такой ошеломляюще неприятный эффект? Не спешите ссылаться на бесов или особую духовную повреждённость нашего времени – всякое время жалуется на свою духовную повреждённость, а уж бесы точно не берут отпусков. Есть и более простые причины.

И та, про которую хочется сказать – это категорическая негодность всего нашего духовного строя для ребёнка. Сейчас, когда мне 31, за плечами есть кое-какие наломанные дрова, некоторые достижения и вообще жизненный опыт – да, я начинаю понимать, что такое бессилие человека перед своей природой. У меня сейчас есть опыт отчаяния и очень трудного выбора в ситуации нехватки информации – когда надо доверить Тому, Кто мудрее. Я уже знаю кое-что про ответственность и происходящее и из неё некоторое довольство собой – и про горделивое ощущение своего всемогущества, которое охватывает в минуты успеха, я тоже наконец-то узнал. Попросту говоря, я приблизился к тому человеку – нормальному взрослому, для которого писались и эти молитвы, и эти книги.

Да, есть животворящее ощущение собственной бесконечной плохости, собственной уничиженности, своего бессилия – «Господи, я не могу ничего, неси меня Ты на руках, как ребёнка! Я постараюсь Тебе не мешать…» В основе этого лежит доверие, мужество и ответственность. Между взрослым человеком и Богом слишком много страхов, слишком много компромиссов и претензий человека. Взрослому надо всё это разрушить, чтобы встать с Богом лицом к лицу, грубо говоря, без понтов.

Но у подростка нет всего этого, ему ещё нечего разрушать – есть только смутное ощущение, что мир какой-то не такой, каким кажется, и это как-то связано с тем, что я сам в чём-то какой-то не такой. Подросток по природе своей ни в чём не уверен – а тут ему начинают бить по голове тяжёлой правдой о том, что не просто не такой – а абсолютно негодный.

Все эти поэтические сочинения и духовные назидания писались не для нервного подростка, а для серьёзного мужчины, который знает себе цену и не сомневается в том, что он есть и кое-то из себя представляет. Это ему будет невредно взглянуть в глаза своему бессилию – потому что брать на себя ответственность и преодолевать препятствия он уже умеет. Как и идти на компромиссы с совестью, ждать, терпеть и добиваться. Его не бросает в жар и холод от всякого проступка и у него есть ресурсы для того, чтобы переживать тяжёлые минуты. Подросток, у которого ещё нет никакого жизненного опыта, но есть максимализм и ощущение, что всё должно решиться вот прямо сегодня, под тяжестью духовных истин будет просто раздавлен. По сути он откажется жить в той или иной форме – только чтобы не страдать от постоянного конфликта.

И наиболее печальна его судьба, если он не будет бунтовать, а станет полностью правилен – то бишь задавит полностью себя чужими истинами, не даст себе вырасти. Получится начётчик, говорящий цитатами, без огня в глазах, со сгорбленной спиной и какой-нибудь тайной мелкой постыдной страстью. Который боится ступить шаг, и в поисках оправдания любого чиха берёт бесконечные благословения, ибо ничего невыносимее ответственности для него нет. Потому что ответственность предполагает действие, а действие в такой системе координат – всегда грех. Да, я знаю, Господь может встретиться и на этом пути. Но я множество видел таких, которые путь этот прошли, но никого не встретили. Я и сам встретил Его, только когда с этого пути свернул.

И вот, исходя из этого, я не читаю с детьми молитвослов дальше «Отче наш» и «Символа Веры». Я не дам им никакой духовной литературы сам и не буду советовать её читать до того момента, как они станут взрослыми. Я бы предпочёл, чтобы они выросли способными отвечать за себя сами, без парализующего страха согрешить словом, делом и помышлением. Да, знать, что есть Господь и есть грех – нужно. Знать, что грех есть смерть – тоже. Что грех истребляется Любовью – помнить жизненно необходимо. Но не ад и не собственная греховность должны стоять в центре духовной жизни того, кто ещё не то что нагрешить не имел возможности – и родился-то только-только

У апостола Павла были советы по поводу того, что до твёрдой пищи надо дорасти. Это все обычно помнят, как некое общее место, с которым все согласны – но есть ведь у этой метафоры и иная сторона: если начать кормить младенца тем, что ему рано есть, младенцу будет больно. А можно и серьёзно навредить. Я своих младенцев не буду кормить мясом до тех пор, пока они не будут готовы его переварить. А то ведь сам когда-то траванулся, до сих пор иногда тошнит.

Версия для печати

Тэги: Духовная жизнь  Личность  Покаяние  Опыт веры