Эмиграция – личный опыт: «Человек должен жить дома»

Переводчик Елена ДОРМАН, сотрудник Дома русского зарубежья им. Солженицына, рассказывает, что ее семья не эмигрировала. Она, по сути, бежала, потому что ее отца должны были со дня на день арестовать как диссидента. В эмиграции Елена крестилась, а чувство Родины обрела в России. Когда вернулась сюда через много летСвято-Владимирская семинария. Фото Алексея Маркевича

Мы уезжали в 1972 году, по сути не эмигрировали, а бежали. Со дня на день должны были посадить моего отца – правозащитника, члена Инициативной группы по защите прав человека в СССР, наша семья занималась организацией помощи политзаключенным и их семьям. Отец часто присутствовал при обысках, его имя проходило в материалах дел других диссидентов, и было ясно, что рано или поздно с обыском придут и к нам. Кроме того, у нас часто останавливался Солженицын (его первая жена была маминой кузиной). Пока Александра Исаевича не трогали, мы тоже жили относительно спокойно. Но к 1972 году стало ясно, что над Солженицыным сгущаются тучи. Мне было тогда 16 лет, но и я уже втянулась в активную правозащитную деятельность, так что мама боялась не только за отца, но и за меня. Поэтому было принято решение уезжать, пока не поздно.

Я очень не хотела, рыдала, твердила, что это предательство, что я не крыса, бегущая с тонущего корабля. Все сидят, почему я не могу? Я росла в таком окружении, где практически все либо уже отбыли срок, либо со дня на день могли оказаться за решеткой, поэтому я с детства была твердо убеждена, что сидеть в лагере — это нормально. Просто разные люди оказываются там в разное время, в разном возрасте, тем не менее это неотъемлемая часть человеческой жизни. Родители моих возражений слушать не стали, и меня увезли в Америку. Хорошо помню, как нас провожали. Это скорее походило на похороны — наши друзья прощались с нами навсегда. О том, чтобы когда-то снова свидеться, никто тогда и мечтать не мог. Так мы и уехали с чувством, что за нами навсегда захлопнулась дверь.

Я прожила в Америке двадцать невероятно ярких лет. Самые значимые события — замужество, рождение обеих дочерей — произошли именно там. Разумеется, вся наша деятельность в эмиграции была связана с родиной. Мы и «из-за бугра» продолжали «спасать Россию». Папа сотрудничал с «Радио Свобода», мама устроилась на работу в Международную литературную ассоциацию, которая занималась тем, что закупала русские книги, выходившие на Западе, и всякими путями — с моряками, с дипломатами — отправляла сюда. Я же училась и работала много лет в издательстве «Хроника-Пресс», основанном физиком и правозащитником Валерием Чалидзе в Нью-Йорке. Мы издавали бюллетень «Хроника защиты прав человека в СССР», где из месяца в месяц публиковались новости правозащитного движения в России и акций на Западе в его поддержку, публиковали пересылавшуюся нам «тайными путями» московскую «Хронику текущих событий».

В эмиграции я обрела Церковь. Уезжала из России я даже некрещеная. Правда, всегда осознавала себя верующей, но форму эта вера обрела именно в Америке. Самые яркие воспоминания остались у меня от наших поездок в Свято-Владимирскую семинарию — на лекции, на службы. Были живы отец Александр Шмеман, отец Иоанн Мейендорф. Отец Александр меня и крестил. За что я особенно благодарна эмиграции — это за опыт вселенского Православия. С самых первых шагов своего воцерковления я попала в среду людей, объединенных не по национальному, а исключительно по религиозному принципу. Для заграницы это, в общем, редкость, там чаще всего люди сбиваются вокруг церкви именно для того, чтобы на чужбине сохранить национальную принадлежность. Особенно остро это ощущалось на приходах РПЦЗ. В Свято-Владимирской семинарии этнической составляющей не было и в помине. Кто только там не учился! У нас были и эскимосы, и африканцы, и европейцы. Помню негритянку с изумительным голосом, певшую на клиросе. Это было чистое, беспримесное Православие. В Америке я раз и навсегда поняла для себя, что церковь — она для всех, это не клуб по интересам и не средство сохранения идентичности.

Моя семья вернулась в Россию в 1992 году. Зачем? Ведь все было так хорошо. Да, действительно, мы неплохо устроились в Америке. Но все эти годы я жила с мыслью, что жить надо дома. Одно другому совсем не мешает: можно прекрасно адаптироваться в новых условиях и при этом тосковать по родине. Поэтому, как только рухнул железный занавес, мы стали сюда приезжать в гости. Затем моему мужу предложили работу в России: американская благотворительная организация открывала здесь свое представительство. А когда работа закончилась, мы просто остались.

Помимо собственного желания вернуться была еще одна причина, по которой я стремилась в Россию: стало очевидно, что в Америке я не смогу вырастить своих детей должным образом. Воспитание, которое я могла дать своим детям, было им совершено не нужно для жизни в Америке. Это не значит, что там жизнь плохая, вовсе нет. Она хороша по-своему. Но я их к этой жизни нормально подготовить не могла никак. Оставалось два варианта. Либо их оставить в покое и пусть сами адаптируются как умеют. Но тогда они выросли бы совершено чужими для меня людьми, а этого совсем не хотелось. Или попытаться создать им искусственную среду а-ля рус, как, собственно, и поступали многие эмигранты. Живя в Америке, многие из них старательно культивировали «русскость»: пили чай из самовара, украшали дома иконами, гордились тем, что их дети читают русские книжки, говорят по-русски. Но это был уже совсем не русский быт и не настоящий русский язык. Россия, которую они сохраняли, была ими придумана, а настоящей они не видели и не знали. В итоге у их детей в головах все смешивалось, они были и не там, и не здесь. Такой судьбы для своих детей я тоже не хотела. Нельзя плодить шизофрению своими руками, человек должен нормально себя чувствовать в той среде, где ему довелось жить, должен участвовать в жизни страны. Поэтому выход я видела только один — переехать с детьми на родину.

Когда мы вернулись, младшей дочке было 8 лет, старшей — 13. Здесь они расцвели. В Америке нет таких потрясающих возможностей для развития ребенка, как в России. По крайней мере, их не было там, где мы жили. Крайне узкий круг общения и практически никаких занятий, кроме школы, — такова была их американская реальность. Здесь же они сразу окунулись в бурную внеклассную жизнь: старшая буквально «поселилась» в Музее им. Пушкина, младшая начала петь в хоре. Театры, кружки, подружки — что еще нужно для детского счастья!

Сейчас я с большим удовольствием время от времени летаю в Америку. Я заметила, что отсюда стала лучше к ней относиться. Даже Нью-Йорк, который никогда не любила, теперь кажется мне очень интересным городом. Там приятно погулять, даже пожить какое-то время, с благодарностью вспоминая годы эмиграции, давшие мне так много. А потом — с радостью вернуться домой, в Россию.

Подготовила Евгения ВЛАСОВА

Версия для печати

Тэги: Личность  Общество  Патриотизм