Поп на улице

Как относится общество к Церкви? На этот счет существует множество соцопросов, предположений, авторитетных мнений. А есть, простите за выражение, поп на улице – священнослужитель среди людей, который ездит в метро и маршрутках, покупает продукты в магазинах. Образ не собирательный и не литературный: не так давно сотрудник нашего журнала, фотограф Андрей Радкевич был рукоположен в диаконы. Как складываются его отношения с горожанами? Рассказывает сам отец диакон.


«А говорили, его (Его) не существует!»

После рукоположения мне нередко приходится ходить по городу в подряснике. По реакции на «поповскую форму» можно наблюдать, как с годами меняется отношение наших граждан к Церкви.
Еще лет десять назад на человека, облеченного саном, указывали пальцем. Смотрели настороженно, порой с любопытством, порой с холодком. Сейчас пальцем не показывают. Внимательно оглядывают с головы до пят, украдкой изучают. Бывает, что носитель подрясника словит на себе враждебный взгляд, но чаще при встрече прохожие начинают креститься. Водители маршруток изредка отказываются брать деньги, но чаще деньги просят первые встречные и гораздо большие, если сравнивать со стоимостью проезда в маршрутке. Кто же еще должен помочь в их затруднениях, если не служитель Божий?
Часто прохожие воспринимают его как близкого родственника и, едва поравнявшись с ним на тротуаре, начинают сходу, без предисловий:
– Отец… Я с женой разошелся. Вот здесь, – стучит себя по груди, – больно. Что делать?!.
От кого-то ушла жена, у кого-то – злая невестка не разговаривает со свекровью, кто-то не знает, как исповедовать свои грехи, кто-то не может бросить пить и от этого разрушается семья, у кого то умер ребенок… У людей – боль, отчаяние, страдания, душевные муки. Иногда ощущается такая очевидная польза от разговора по душам и уличной проповеди для граждан, которые, в силу каких-то обстоятельств не смогли прийти в храм, что порой даже думается: не начать ли свой район специально «патрулировать» в подряснике, особенно, в темное время?
Но за возможность уличной проповеди приходится платить. Работник алтаря в спецодежде не будет страдать от недостатка внимания. Особенно в спальных районах. Окраины – заповедник непуганой дичи. Попа в подряснике, расхаживающего по улице здесь, похоже, не видели никогда. Взрослые более сдержанны в своих чувствах, стараются их маскировать, дети же не стесняясь, если имеется возможность, подходят вплотную, смотрят, не мигая, снизу вверх, во все глаза, как на Деда Мороза или инопланетянина, с выражением лица, мол: «ну вот, а говорили, что его не существует».

«Отец, хочу убить друга»

…Как-то еду в метро в полшестого утра на службу. Полупустой вагон, сижу в торце. Заходит мужчина и, увидев меня неожиданно кланяется мне до пола.
Я, смущенно киваю, здороваюсь в ответ.
При иных обстоятельствах, может быть, было бы и приятно проявление неудержимой народной любви к представителям Церкви, но только в правой руке он держит открытую недопитую бутылку шампанского и при поясном поклоне это шампанское выливается нам под ноги. Пассажиры заинтересованно взирают на бесплатное шоу.
…В другой раз, после вечерней службы шагаю по темным улицам к метро. Нагоняет молодой человек, по-моему, слегка подвыпивший, и, без излишних сантиментов, интересуется:
– Ты – на Шаболовку?.
– Да… А что?
– Я пойду с тобой.
«Наверное, – предполагаю, – у него – зуб на церковников. Приставит сейчас в темной подворотне нож к ребрам».
По ходу движения делаю запрос:
– Нужно поговорить?
Кивает:
– Хочу тебе исповедоваться.
– Я диакон. Мне нельзя исповедоваться. Таинство покаяния совершает в храме священник.
– Нет, – ставит он свои условия, тоном нетерпящим возражений, – я расскажу все тебе. А ты пойдешь и там, – указывает в сторону храма, – все передашь.
– Я, – начинает он, собравшись с мыслями, – не знаю, бросить мне или не бросить своего друга? Он такой плохой человек, столько он сделал подлостей мне и другим людям. Столько раз он меня подставлял, предавал.
– Но тогда, – говорю, – может, оставить его, отойти?
– Если я брошу его, он погибнет. Я у него – как Ангел-хранитель.
– И вам никогда не хотелось его убить?
– Был бы пистолет, – чистосердечно признался мой попутчик, – не задумываясь, разрядил в него обойму.
– Вот тебе – и Ангел-хранитель…. Но если вы его убьете, он, если действительно такой плохой, попадет в ад, потому что ему не дали времени на исправление. И вы отправитесь туда же, потому что убили. Вам это нужно? А так, за длинную жизнь, может, Господь его еще изменит.
– Он услышал, что хотел и, дойдя до Шаболовки, отошел с благодарностью.

Треба не по уставу

…Выхожу на конечной станции подземки, в переходе сидят бомжеватого вида молодые мужчины, окликают меня в спину:
– Батюшка!
(по внешнему виду не всегда определишь: священник перед ними или дьякон).
Останавливаюсь. Приближается запущенного вида представитель.
– Я, – объявляет, – хочу освятить крестик.
– Нужно сходить в храм, там его освятят.
– Нет, я хочу сейчас.
Из-за пазухи бомжовских недр извлекает, можно сказать, эксгумирует замусоленный деревянный нательный крестик, подносит к моим губам и настоятельно предлагает:
– Целуй.
Думаю, как бы его сбить с этой мысли?
– Так он не осветится. Нужно, – повторяю, – идти в храм, чтобы священник прочитал молитву. Я – дьякон.
– Нет, – он продолжает держать у меня перед губами крестик, словно это микрофон и требует, – скажи что-нибудь.
– Так он не осветится
– Нет, скажи.
Устало сопротивляюсь:
– Не осветится.
– Скажи.
– «Господи, – читаю молитву, – помилуй нас грешных». Пойдет?
Он, с некоторым разочарованием, утвердительно мотнул головой:
– Пойдет.
Наверное, надеялся, услышать магическую формулу, чтобы все у него по жизни было «в шоколаде», причем здесь покаянные фразы?
Выхожу из подземного перехода, следую к автобусной остановке мимо ларька, над которым крупными буквами начертано: «Мороженое». Вдруг в нем приоткрывается дверь, оттуда появляется продавщица, и, увидев меня, не скрывает своей радости:
– Ой! Батюшка! Как хорошо, что я вас встретила!
И затаскивает меня в свое царство заиндевелых сладостей. Повествует об усопшей маме, которая является ей в сонных видениях, спрашивает, что предпринимать?
– Почаще ходить в храм, поминать вашу маму. И вообще, есть заповедь, одна из десяти самых серьезных, где написано: «Не убий. Не укради. Не прелюбодействуй» и одна из них: «шесть дней делай дела свои и седьмой – отдай Богу».
– Не могу, – жалуется, – у меня ноги больные.
– Но торговать мороженным вы же приходите.
– Так это – работа.
Вдруг – стук в дверь.
Предвкушая немую сцену, спрашиваю:
– Открывать?
– А чё? – не понимает продавщица. – Открывайте.
Открываю и по округлившимся от удивления глазам стучавшихся догадываюсь, что попы в будках с мороженным, действительно, явление неожиданное и диковинное.

Спор с буддистом

…Однажды, зимним вечером, выйдя из храма, спускаюсь в подземный переход, навстречу – сорокалетний мужчина. Мы разошлись по своим траекториям, и вижу краем глаза, что он останавливается. Тоже затормаживаю, оборачиваюсь к нему. Несмотря на темный вечер, он – в темных очках. Не знаю, для чего они ему, и без того видно плохо. Он, взирая свысока, высокомерно спрашивает:
– И неужели вы в самом деле верите в Бога?
– Знаете, я даже не верю, а знаю, что Он есть. И могу вам это доказать, если угодно.
– Да? – обрадовался он, – как интересно, давайте, а я докажу вам обратное.
– Ну, хорошо, у вас полчаса или час?
– Полчаса есть.
– На улице будем доказывать или, – указываю на здание с куполами, – пройдем в храм?
– В храм? Это любопытно.
Привел его в пустующее помещение редакции, расположенное в корпусе при храме. Коллеги по журналу уже переехали по новому адресу, а новые хозяева вселиться еще не успели. Александр (так звали нового знакомого) оказался человеком творческим, начал читать свои стихи. Я даже не успел привести заготовленных доказательств. Только немного рассказал о преподобном Серафиме Саровском. И так он профессионально декламировал, что я решил, что у него – актерское образование. Жестикулирует, руками машет, но самым главным его козырем оказался зычный голос. Мне казалось, что обитатели всего трехэтажного храмового корпуса стали невольными слушателями импровизированного концерта.
Александр позиционировал себя как буддист.
– Почему же, – не понимаю я, – буддист? Вы в стихах говорите о Творце.
– Да?
– И Создателе.
– И что?
– Это христианская позиция.
– Да?
– Значит, это – христианские стихи.
Александр судит о мироздании через призму своего творчества, по тому персональному наитию, которое на него нисходило во время «священнодействия» зачатия стихов, но теперь он не был уверен, что истолковал космические флюиды верно.
Выяснилось, что недавно, у него умерла супруга, вскоре после того, как он променял ее на другую. Стала погружаться в буддисткую литературу, хотела, как признавалась, догнать его в реинкарнациях. Но Господу, видимо, не были угодны ее духовные эксперименты на пути отступления от христианства. Он призвал ее прежде, чем у нее окончательно снесло крышу на буддисткой тематике. Александра потрясла ее преждевременная кончина и ему, кроме прочего, теперь не с кем было общаться на духовные темы.
Мы договорились с ним встретиться повторно, чему поэт был неподдельно рад. От начальной спеси к концу встречи у него не осталось и следа.

Вот так мон-а-ах!

Негативные проявления при встречах с людьми случаются крайне редко, но все же бывают, и тогда являются поводом для огорчения.
В троллейбус на Юго-Западной входит престарелая женщина. Лицо плотно оштукатурено толстым слоем недорогой косметики. Во рту виднеется два сохранившихся зуба. Пытаюсь уступить ей место:
– Присаживайтесь.
– А с такими как вы… – она на секунду запнулась, вероятно, подыскивая слова помягче, – я вообще не желаю разговаривать.
В другой раз захожу в полупустой автобус:
– Что это за чудо ненормальное?! – слышу восклицание пожилой пассажирки с будто вырубленными чертами лица, выдающими в ней ветерана тяжелого физического труда.
Я не с первого мгновения понял, что это – по-моему адресу. Присаживаюсь на свободное кресло у нее за спиной.
Старуха вскакивает и боком, боком, словно увидев беса, приставными шагами ретируется от меня на переднюю площадку и там, часто оборачиваясь, что-то наговаривает обо мне пассажирке.
Обидно и горько. Им на уши навесили лапшу, что «Бога нет – наука доказала», а снять ее потом ни у кого не представилось возможности. Земного пути осталось несколько километров, и если не успеют прийти к вере, где, бедные, окажутся?
…Тороплюсь из дома на автобусную остановку, опаздываю на службу, настроение, помнится, не очень хорошее, опять – в подряснике, прохожу мимо какого-то бугая. Тот поворачивается:
– Вы где служите?
Останавливаюсь.
– В Москве, в Первой Градской.
Молчит.
– Все? – переспрашиваю не очень приветливо.
Не отвечает.
Хотел уже бежать дальше.
– На душе скверно, – объясняет с заминкой.
– Вы знаете, я сейчас опаздываю на службу, у меня нет ни минуты, запишите мой телефон, в девять вечера позвоните.
– Вечером встретились. Он тоже рассказывает мне о своей жизни. Я интересуюсь:
– А чем вы занимаетесь?
– Ну как вам сказать, – мнется, – Я даже не знаю, как вам сказать. В общем… стрелок я хороший.
«Опять киллер? – встревожился я. – Да что же у нас одни киллеры вокруг? …
Однажды, перед тем, как идти домой, завернул в гипермаркет. В тележку для продуктов нагрузил только сок, бублики, еще какие-то невинные продукты. Даже шампанского еще не взял, хотя в тот раз оно мне было нужно. Слышу за спиной, две покупательницы обсуждают мою персону:
– Вот это мон-а-ах!
Похоже, тетушкам невдомек, что кроме монахов, в черном ходят священнослужители, а у них дома – дети, и те иногда просят принести к ужину сок.
Рассказал это своему духовнику, спрашиваю:
– Владыка, не нужно заходить в магазин в подряснике? (он, к слову сказать, свой сам тридцать лет уже не снимает).
– Ну, почему. Возьми черного хлебушка, воду. Скажут: «Вот настоящий монах».

диакон Андрей РАДКЕВИЧ

Версия для печати

Тэги: Личность  Общество  Священники  Нравы