Движение «Митьки» возникло в восьмидесятые годы в Питере по типу западных хиппи и панков, но — с большой разницей: протест в нем — не главное. Основатель, художник Дмитрий ШАГИН говорит, что секрет «Митьков» — в способности посмотреть со стороны не только на других, но и на себя. И увидеть доброе. Художник Дмитрий Шагин любит Питер, ходит в церковь, не смотрит ТВ, бросил пить (19 лет назад). Медиаскандалы вокруг Церкви считает «нормальным испытанием», а главным злом — погоню за наживой.
Фото VestiRegion.ru
СПРАВКА
Дмитрий ШАГИН родился в 1957 году в Ленинграде в семье художников. В 1975 году окончил художественную школу при АХ СССР. Женат, жена — художница Татьяна Шагина, трое дочерей.
В 1984 году организовал группу «Митьки» — символ ленинградского андеграунда эпохи застоя, не утратившую популярность и в новых условиях. Группа стала одной из главных в движении ленинградского неофициального искусства второй половины XX века, продолжив нонконформистские традиции знаменитых художников «Арефьевского круга».
Главный принцип «Митьков» отражен в девизе: «Митьки никого не хотят победить, поэтому они завоюют весь мир». Главные темы: российские будни, история страны, родной Петербург, широкая русская душа, уважение к творчеству, юмор и свобода. Опознавательный знак — тельняшка (символ свободы и любви к морю). Митьки не только сами носят тельняшки, но и одевают в заветный «тельник» своих персонажей. Со временем вокруг «Митьков» сформировалось общественно-эстетическое движение, главными принципами которого стали доброта, любовь к ближнему, жалостливость, простота в речи и манере одеваться. «Митек» никогда не прибегает к насилию, не причиняет людям сознательного зла, абсолютно неагрессивен.
Выставки работ «Митьков» проходят в Питере, Москве, всей России и за рубежом. Язык живописи публицистичен, архетипичен, в нем сочетаются юмор и трагизм, оптимизм, несмотря на порой мрачную действительность. Художники обращаются к историческим, литературным, кинематографическим сюжетам, также создают произведения на темы самого митьковского движения, такие как картина «Митьки пишут письмо олигархам», анекдотическая переделка картины Ильи Репина «Казаки пишут письмо турецкому султану».
В настоящее время группа художников «Митьки» занимается активной выставочной деятельностью, принимает участие в различных культурных проектах, проводит мастер-классы, занимается литературным и музыкальным творчеством.
В Питер пришли «новые варвары». Уйдут нескоро
— Вы родились в Ленинграде, а живете в Санкт-Петербурге. Между этими двумя городами есть разница?
— Я никогда не называл свой город Ленинградом, я его всегда называл Питер или Петербург, так меня родители приучили. Во времена моего детства он, конечно, был больше похож на Петербург, несмотря на советскую символику, которая вывешивалась по праздникам. Я еще успел застать Питер без евроремонтов, новоделов, он был намного величественнее, таинственнее. К сожалению, то, что в нем в блокаду не разбомбили, сейчас «бомбят», и город меняется. Мои родители с детства привили мне любовь к городу, к такому непарадному, загадочному. Мы жили на улице Маяковского (бывшей Надеждинской), недалеко от Летнего сада, где я часто гулял. И сейчас я в ужасе, что скоро откроют Летний сад с этими евроскульптурами. Мне больно, когда на Невском сносят целыми замечательные дома, чуть не кварталами, и строят «Стокманн». А ведь на Невском, если сносят один дом, сразу трещины идут на другом, это как если зуб вырвали, и вся челюсть вкривь-вкось. В Питере такие почвы, что ничего нельзя вот так переделывать.
Но мы об этом не думаем. Вот, например, в Прибалтике, есть даже программа реставрации дверей, потому что там в старинных домах были очень красивые двери. И они это восстанавливают. У нас же идешь по улице, дом старый, а дверь пластмассовая. Нет ощущения, что люди любят этот город. Может быть, действительно, тех старых носителей петербургских традиций не сохранилось, а приехали «новые варвары», которым это все чуждо, а евроремонты и евростандарты по сердцу. И получается, что удивительный город, красивейший, постепенно превращается в странный новодел. А что такое новодел? То, в чем нет души. Душа уходит из этих камней-кирпичей.
— А вас не смущает, что в Питере многие улицы носят названия героев революции? Надо ли возвращать улицам Питера исторические названия?
— Я помню, как однажды мне московский корреспондент задал вопрос: «Как вы относитесь к тому, что снесли памятник Дзержинскому?» Я говорю: «А у нас в Питере стоит, никто его не сносил». Что делать с нашим общим историческим прошлым? С многочисленными памятниками советским вождям, которые, между прочим, строились в ансамбле с фонтанами в лучших питерских традициях, что ж, и фонтаны сносить? Или с многочисленными улицами, названными в честь террористов, латышских стрелков? Для меня это вопрос непростой.
У меня прадеды были расстреляны в годы советского террора, кто-то в тюрьмах сидел, все пострадали от коммунистов. В нашей стране примерно полстраны были пострадавшие, которых убивали и в тюрьмах мучили, а полстраны были вертухаями, и для них это святое, понимаете? Как тут рассудить? Как сделать, чтобы не было гражданской войны? Я-то считаю, конечно, лучше бы переименовать, чтобы не вспоминали об этих людях, которые уничтожали наш народ, нашу Церковь. Это было бы по совести, но, с другой стороны, как это сделать мирным путем, не совсем понятно.
— Вы не хотели бы для Питера возвращения столичного статуса?
— Мне кажется, нет никакого смысла в переносе. А то начнутся опять новые стройки-перестройки. Хочется, чтобы центр города все-таки уже оставили в покое. Тем более что наши улицы не приспособлены к тому, чтобы по ним ездили кортежи, они достаточно узкие, строились, когда только кареты по ним ездили. Когда в Питере проходят разные международные саммиты и улицы перекрывают, просто житья нет.
Сейчас я живу на Васильевском, здесь пока нет коммерции, дышится хорошо, ветер дует с моря, выдувает гарь от машин... Я очень люблю Васильевский, где я учился при Академии художеств, люблю Смоленское кладбище, где похоронены мои родители, где часовня Ксении Блаженной и мой храм Смоленской Божией Матери. Я уже туда лет сорок хожу, еще с семидесятых.
Как вера стала делом
— У вас никогда не было противоречия между творчеством и верой, жизнью в Церкви, где есть каноны, правила, дисциплина?
— В творчестве тоже есть и каноны, и дисциплина. Мне было 16 лет, когда я увлекся стихами, особенно Лермонтовым, его религиозной поэзией. И Евангелие стал читать примерно в этом возрасте, оно в доме было с детства, осталось от прабабушки. И с тех пор для меня искусство и вера были неразрывны.
Не скажу, что мои родители-художники — мама Наталья Жилина и отец Владимир Шагин — были церковными людьми. Но они были творческими и ищущими, я бы сказал, что они шли к Богу. Я вообще думаю, что в творчестве, если оно искреннее, всегда есть поиск Бога.
Я крестился в 16 лет, когда учился при Академии художеств, и там были очень возмущены этим поступком. А я говорил, что я одновременно не могу быть православным и членом атеистической организации. Кончилось это все тем, что мне выписали «волчий билет», характеристику, с которой ни в один институт меня не приняли. Мне была одна дорога — в котельные, в сторожа и так далее.
Но «практической» моя вера стала после серьезного испытания — алкоголизма. Я жил в богемной среде, где алкоголь считается естественным, даже необходимым «для вдохновения». В художественной школе при Академии живописи мы ездили на этюды, и все это сопровождалось выпивкой. Было весело, и я не понимал, к чему это может меня привести. Выпить всегда мог много, здоровьем Бог не обидел, но мог и не пить. Жизнь после учебы была относительно стабильная: работа — сутки на одной котельной, сутки на второй, а потом шесть дней дома. Семья моя особенно и не видела этого пьянства, оставалось много времени и для работы.
Я задумался, когда от алкоголя стали буквально подряд, один за другим умирать друзья. Это очень страшно. И один мой друг, доктор Евгений Зубков, верующий, очень хороший человек, познакомил меня с программой «Анонимных алкоголиков» «12 шагов». Она, правда, заграничная, а в нашей стране не любят все заграничное, считается, если пришло «оттуда», значит, неправильное. Но это совсем не мешает нам любить заграничные машины, одежду, технику, телефоны, компьютеры и проч. Мой друг уговорил меня поехать в Америку в реабилитационный центр, который работал по этой программе. Перед отъездом я встретился с одним из профессоров Института им. Бехтерева, рассказал свою историю, сказал, что собираюсь на лечение в Америку. И профессор мне говорит: «Митя, какой ты алкоголик, ты художник, а у художников положено так — чтоб вдохновение посещало. Нет у тебя никаких проблем». Это я к тому рассказываю, что в России в то время даже среди врачей не было четкого понимания, что такое алкоголизм, что это — болезнь. К сожалению, наша советская наркология была на страшно низком уровне.
Я поехал, но не для того, чтобы бросить пить, я тоже не считал себя алкоголиком, а для того, чтобы научиться «пить культурно»: выпивать в меру, не похмеляться и т. д. Только в центре я понял, что болен и сам с этим не справлюсь. Там был замечательный католический священник, отец Мартин, который очень просто мне объяснил всю суть работы «по шагам»: признать свою проблему, прийти к Богу, помочь другим. В Бога я верил и понимал, что Он хранил меня во многих страшных ситуациях. Но мне было очень трудно сказать первый раз — «я, Дмитрий, алкоголик». Потому что алкоголизм — это болезнь отрицания. Чтобы честно посмотреть на себя, надо смириться.
Уже 19 лет я трезвый. Не пью в Новый год, на день рождения, Пасху, и оказалось, что и без вина можно радоваться праздникам. Мне с ужасом говорили: как же ты в праздник не выпьешь, что же за день рождения, Новый год без рюмки? А я чувствовал, что ко мне вернулось ощущение радости праздника, каким оно было в детстве. Ведь дети не пьют вина, а как они радуются! Дети — счастливые люди, потому что они умеют радоваться жизни, пусть даже она довольно сложная.
— Вы основали российский реабилитационный центр «Дом надежды на горе», чтобы помогать другим?
— Чтобы оставаться трезвым, надо помогать другим и не отчаиваться — этому меня научили в программе «12 шагов». А помогая другому, ты помогаешь себе! Это очень христианская вещь. Поэтому и появился «Дом на горе» — когда я вернулся из Штатов, мы с моим другом пошли к патриарху Алексию II, рассказали, что хотим в России создать движение АА. Патриарх нас поддержал. Но нам хотелось не просто создать группы, а построить настоящий реабилитационный центр, со специалистами, научной базой, чтобы человек имел возможность всесторонне разобраться в своей проблеме, ведь у нас еще очень плохо понимают, что такое алкоголизм, часто путают с обычным пьянством, распущенностью. В 1997 году появился «Дом надежды на горе». Недавно мы выстроили там часовню во имя святого Вонифатия.
Сегодня Дому уже 16 лет, в июне у нас прошел большой праздник, приехали сотни выздоравливающих людей со всей России. Выпускников Дома уже около пяти тысяч. И это отрадно, потому что вокруг каждого, кто вот так выздоровел и начал новую жизнь, нормальную жизнь, еще человек десять выздоравливают. Любой, кто знаком с проблемой алкоголизма хотя бы немного, знает, что страдает не только сам пьющий человек, страдает его семья, дети, родственники, сослуживцы, друзья.
К сожалению, в нашем государстве сегодня не чувствуется поддержки для людей, страдающих от алкоголизма, наоборот, повсюду реклама, продажа спиртного, и все это ради денег.
Глумление — это позиция Хама
— Когда вы начинали ходить в церковь, для части интеллигенции это был в том числе и антисоветский акт. Сегодня со стороны интеллигенции к Церкви предъявляется немало претензий. Что вы об этом думаете?
— Материальный соблазн во все времена, особенно в благополучные, для Церкви был сильным искушением. Но я считаю, что в прессе вокруг Церкви совершенно сознательно разжигаются склоки и скандалы. Повторяется история Ноя, когда он попробовал вина, опьянел и лежал обнаженным. Один из его сыновей, Хам, увидел это и позвал своих братьев, Сима и Иафета, показывая на отца: «Смотрите, каков наш папа-то! Напился и лежит пьяный, давайте над ним посмеемся!» Осмеяние и глумление всегда были позицией Хама.
Хам — он повсюду: в обществе, в искусстве; если показываешь нецензурщину — тебя пойдут смотреть, о тебе будут говорить, будешь известным. Так же и пресса: ей нужен скандал, иначе читать не будут. Я поэтому телевизор-то стараюсь не смотреть, ТВ в России сегодня — за гранью добра и зла. Особенно детей жалко. Ну я взрослый, ко всему привык, а зачем детям-то смотреть по ТВ эти гадости? Вот зачем средства массовой информации? Чтобы передавать информацию? После того, что передают наши СМИ, жить не захочешь. А те, кто не смотрит чернуху, смотрят спорт — это у нас такая новая форма замены духовной жизни.
— Может, надо ввести цензуру? Есть такие мнения.
— Нет, я не за цензуру, я за то, чтобы изменить отношение к жизни, чтобы мы видели в ней и добрые стороны, а то уткнулись в кучу навоза и роемся.
Мы жили в советское время, тоже было несладко, много было и ужасов всяких, но мы искали, как бы взглянуть на жизнь, даже на грустную, тяжелую, по-доброму, с другой стороны? И родились «Митьки». Мой отец, Владимир Николаевич Шагин, называл своих учеников, моих друзей: «Вы все мои сынки, вы все Митьки». Меня он называл Митёк, а во множественном числе получилось «Митьки». В 1984 году вышла очень веселая книжка писателя Владимира Шинкарева с таким названием, в которой он и предложил создать молодежное движение, как бы русский аналог хиппи или панков. Но в отличие от них в нашем движении протест — не главное. «Митьки» возникли, когда они и должны были возникнуть, чтобы скрасить ужасы того времени. С тех пор прошло уже почти тридцать лет, и движение наше живо. Может, потому, что в нем есть здоровая такая самоирония, способность посмотреть со стороны не только на другого, но и на себя. И герои наши — добрые.
Власть должна всех успокоить
— В советское время жить мешала идеология: говорили одно, поступали по-другому. А что сегодня вы назвали бы в обществе главным злом?
— Современный мир очень циничный. Вроде все есть. Продуктами все завалено, но не факт, что они хорошие. Одежды везде полно, но не факт, что она не развалится тут же, потому что сделана непонятно из чего, непонятно где. И так во многом. Одноразовый мир получился. Все стараются делать деньги. А зачем деньги, человек и сам не всегда готов объяснить. Мы в свое время о деньгах вообще не говорили, а сейчас это главная тема. Человек чуть не с детских лет вовлечен в эту гонку за деньгами. Золотой телец для многих — главный идол.
И все же, кажется, молодежь сейчас начинает понимать, что интереснее заниматься искусством, наукой, изучать что-то, а не гнаться за этим мифическим золотым тельцом, который в итоге никакой радости на самом деле не приносит. Мне кажется, молодежь, хоть о ней и мало заботятся, все равно дорогу найдет, и будут «новые Митьки», которые найдут, как выживать в одноразовом мире.
— Интеллигенция всегда жила в некоторой конфронтации, противостоянии с властью. Как вы относитесь к всплеску протестных настроений сегодня?
— После выборов в марте на Исаакиевскую площадь вышли в том числе и дети, которые видели, как приписками занимались их учительницы. И школьники спрашивали: «Как же нам у них учиться?» Тогда многих людей арестовали, держали по двое, трое суток. Мне родители звонили тогда: помоги, заступись... Я какое-то обращение подписал: выпустите их, там молодежь, студенты, для них это такая травма на всю жизнь. Было страшно смотреть на эти автозаки, милицию… Просто военное положение, а не выборы, такое было впечатление. Я по всему миру ездил, такого нигде не видел!
Я считаю, если человек хочет выйти на митинг, заявить свой протест, он на это имеет право. Постоит и уйдет. Даже если он останется ночевать на улице — все равно нельзя применять к нему насильственные методы, пока он сам не представляет угрозы для окружающих.
Я опасаюсь провокаций и столкновений. Мне кажется, что это тупиковый путь. У нас уже была гражданская война, ну и что в этом хорошего? Не надо ссориться власти с народом. Власть должна всех успокоить. Создать людям нормальные условия для жизни, чтобы они не занимались «качанием правды», которую, я так чувствую, все равно там не найти. Есть китайская мудрость: самый лучший правитель — тот, о котором не знают его подчиненные. Люди живут хорошо, ну и все. А сейчас страсти слишком разгорелись.
Обязательно должен быть найден мирный и справедливый путь для разговора со своим народом. Я сам на митинги не хожу, но то, что делают с этими так называемыми оппозиционерами, мне не нравится.
— Вы с оптимизмом смотрите в будущее?
— История нашего мира подходит к концу
(смеется), как спел Гребенщиков. Если на двадцатый век посмотреть, это апокалипсис в действии. Что дальше будет? Трудно сказать, это зависит от того, что выберут люди: пойдут ли они к Богу или от Него. Мне кажется, вся история человечества именно об этом. Конечно, мне бы хотелось, чтобы люди стали добрее, терпимее, чтобы у нас началась, хотя бы в нашей отдельно взятой стране, правдивая, с верой в Бога жизнь. Хочется верить, что самое страшное осталось в ХХ веке, что это не повторится. Главное, чтобы были извлечены уроки из этого ХХ века, чтобы было покаяние. Без покаяния какой оптимизм? Без покаяния нет и будущего. Надо покаяться в грехах, и тогда будет новая жизнь. Хотя бы в отдельно взятой человеческой душе. Все-таки я оптимист, и мне кажется, так оно и будет. Слишком много страдала наша Россия, столько пролито крови, хочется, чтобы наши внуки не переживали этих страшных страданий, а жили в гармоничном, светлом мире с верой в душе, чтобы их никто не мучил.
Александр РАТНИКОВ
Версия для печати
Тэги:
Церковь
Личность
Культура
