КвАРТира 10: пространство живого содержания

Создатель галереи христианского искусства «Феофания» Константин БЕНЕДИКТОВ начал новый проект – арт-пространство «квАРТира 10» на Моховой. Есть ли в искусстве понятие «наши» от «ненаши», находится ли искусство в тупике и что такое свобода для современного художника? Рассуждают Константин Бенедиктов и художник Константин СУТЯГИН.

Константин Бенедиктов. Фото Ирины Сечиной

Известная галерея современного христианского искусства «Феофания» недавно переехала. Под новым названием «квАРТира10» она разместилась в старинном доме на Моховой, в «убитой» квартире, где мимо закопченных окон первого этажа, разметывая взвесь грязного снега, то и дело пролетают черные машины с крякающими мигалками. Кремль рядом…

Здесь арт-директор Константин Бенедиктов хочет создать клуб для настоящего, живого общения художников и не только их:

— Мне не нравится слово «клуб». Больше подходит слово «пространство», — сразу договорились мы о понятиях.

Новое помещение, настоящая старая квартира, в бывшем доходном доме «Братолюбивого общества вспоможения неимущим квартирами», еще не до конца отремонтированная. Полгода назад это выглядело как номенклатурное заведение периода глубокого советского застоя. Но эти стены имеют богатую историю, о чем можно говорить отдельно. Теперь это чистое пространство, совершенное обрамление, без наносного декора: ржавый кирпич, старинные перекрытия и двери, белые изразцы старой печи – все подчеркивает изначальность, которую надо наполнить смыслами. Мы с Константином пьем чай в окружении произведений художника Константина Сутягина. Сам художник должен вот-вот подойти. На одной из его картин изображены наверно супруги. Они, как на старинном дагерротипе, поставлены в композицию, обозначающую супружескую преданность и доверие: она сидит на стуле, он стоит за ее спиной, положив руку на ее плечо. Лица не прописаны.

Идея новой жизни

— Константин, что вы хотите делать в этом пространстве?
Во-первых, это – выставочное пространство, но здесь мы будем делать и концерты круглые столы, семинары. Здесь будет образовательная программа (лекторий), в том числе программа «выходного дня» для детей и взрослых. Здесь по традиции будет собираться наш фотоклуб. К нему присоединятся кино и литературный клубы. В конце концов, сюда можно будет приходить просто так: почитать книжку, попить чаю, пообщаться и поработать. Конечно, площадка маловата для решения каких-то глобальных задач, но есть возможность развернуться. Планов «громадье», обо всем сейчас и не расскажешь.

— Как отделяете «наших» от не наших?
— Ну, мне этого не приходится делать. Мы открыты для всех. А вот, что каксается качества представляемого материала – это уже моя ответственность, как арт-директора. И у меня есть свое видение – что должно быть, а чего быть не может. Мне кажется, что моя задача состоит в том, чтобы в любой момент быть готовым дать ответ о моем уповании – это ответственность за каждое высказывание, визуальное или вербальное, прозвучавшее здесь. Со многими художниками, музыкантами, писателями я познакомился еще в первой галерее «Феофания», в процессе работы. Нельзя сказать, что это очень широкий круг людей. Но, к сожалению, круг серьезного, глубокого, не так широк вообще. Мы и не пытаемся занять широкую нишу и не ставим себе амбициозных целей. Хотя, вполне готовы делать крупные «концептуальные» (т.е. проекты подчиненные одной концепции – исследующие определеннный круг вопросов) проекты высокого качества. Идеи и материал для этого имеются. Но для нас важно в первую очередь проговорить, пусть небольшие, но важные темы. Важные для нас самих, как для людей пытающихся нащупать некий синтез творческого и христианского пути. Мне вот не интересно жить в окружении (и представлять) работы, которые кроме декоративной функции больше в себе ничего не содержат, пусть, даже, они безупречны по своим исполнительским и эстетическим качествам. И, к счастью, мы не можем позволить себе этакую всеядность, чтобы выставлять (представлять) все подряд.

— То есть, это все же православное пространство?
— Мы пытаемся говорить о важных и глубоких вещах, как мы их себе представляем, как христиане, но мы не обозначаем это как миссионерскую задачу и не обособляем себя от мира людей не православных. Для меня то искусство, которым я занимаюсь – и пища и питие. То, что для меня важно, что наполняет мою жизнь содержанием. Но я не могу взять кого-то за горло, мол, «я понимаю, теперь понимай и ты». Кроме того я и сам всего лишь пытаюсь нащупать какие-то важные смыслы.

— Пространство приносит доход?
— Я никогда не мыслил галерею и то, чем занимался, как бизнес, не умею. Когда открывалась первая «Феофания» - это была чистейшей воды авантюра. Но мне казалось, что это очень важно делать. При этом не было никаких надежд на взаимность. Было только понимание того, что нужно делать очень качественные и глубокие проекты. Все остальное нарастало позже. Сегодня, пережив два переезда (проклятый квартирный вопрос), у нас есть перспективы на долгое счастливое будущее. Есть поддержка добрых людей, которым близко то, что мы делаем. И новое место, где мы сейчас с вами сидим, иначе как – ЧУДОМ, не назовешь. Если бы мы действовали в рамках системы рыночных отношений – нас бы здесь не было. Нас пригласили сюда замечательные люди и сейчас «квАРТира №10» - это совместный проект НТО имени Сергея Вавилова во главе Ириной Васильевной Шенцевой , галереи ФЕОФАНИЯ и инициативной группы. Это не значит, что нам не нужна финансовая поддержка. То, что вы сейчас видите, те ремонтные работы, которые были проведены прошлым летом, выполнены просто напросто своими руками. Мы только мусора вывезли отсюда контейнеров 20. Сейчас в феврале начнется завершающий этап реконструкции. Опять же не без добрых людей, которые обеспечили нас бесплатной (для нас) квалифицированной рабочей силой. Но есть проблемы с обеспечением стройматериалами. А потом будет стоять вопрос с мебелью, оборудованием. И это при том, что мы на каждом шагу экономим за счет творческой смекалки, всевозможных идей и интеллектуальной поддержки друзей художников, архитекторов, дизайнеров, мастеров и т.д. Потом выставки и все прочее — это тоже очень затратное дело. В общем помощь очень нужна, но она теперь не может не найтись т.к. то, что мы делаем — просто не имеет на сегодня аналогов в нашей среде. И сегодня уже понятно, что проект очень востребован как художниками-музыкантами-литераторами, так и слушателями-зрителями. В общем, унывать не приходится — прорвемся!

Я покрестился в 1992 году и с 1993 года несколько лет прожил в храме. Мы сами служили: алтарничали и пели, и хозяйственная часть тоже была на нас. Как старосте мне приходилось заниматься сбором документов, через это довелось прикоснуться к живой истории. А «непосредственное» соприкосновение с богослужебными текстами заложило, на мой взгляд, очень важный фундамент для понимания христианского искусства. Кроме того мне повезло соприкоснуться с реставрацией. У нас в храме работали довольно известные профессиональные мастера. Мне довелось работать с ними, а потом и организовывать отдельную мастерскую. Когда у тебя есть возможность всматриваться в детали старых вещей, соприкасаться с ними тактильно, приобретаешь совсем другой опыт их восприятия. Со временем сфера интересов стала расширяться. Стало интересно интегрировать этот опыт в создание современного церковного искусства. Организовали небольшую студию-союз из реставрационной, иконописной, ювелирной и столярной мастерских. В какой-то момент главной его частью, некой вершиной, должна была стать галерея. Мы применяли разные технологии, формулировали новые идеи, давали предметам новую жизнь, какие-то древние аретфакты инсталлировали в новое пространство. Это было очень интересно. Я тогда наивно полагал, да и сейчас продолжаю в это верить (по глупости), что, достаточно производить качественный «продукт» и это, само по себе будет — «самодвижущейся тележкой». Но это, как оказалось, не всегда так. Для поддержания такой структуры на плаву нужны качества, которых у меня нет. Так что наша студия через некоторое время распалась. Хотя, мы попрежнему сохранили дружеские отношения и периодически решаем интересные творческие задачи совместно, но уже в другом формате. А вот галерея не смотря ни на что выжила и стала основной сферой моей деятельности.

Механизм парка Горького

— А если обсуждать такие вещи удел немногих, и денег никогда не будет хватать?
— Сейчас в Манеже стартовал проект Чарльза Сендисона. Огромное пустое пространство, в котором бегают видеоинсталяции в виде неких текстов. Меня это поразило. Какой ресурс задействован! Арендовать Манеж стоит (стоило когда-то) не меньше миллиона долларов в месяц, плюс затраты на оборудование, монтаж, персонал и т.д. И вот целый месяц висит эта пустота, и ошеломляюще воздействует на посетителя. Сейчас есть спрос на актуальное искусство. В идеях актуального искусства есть что-то привлекательное и даже, наверное глубокоинтеллектуальное. Но нет, как мне кажется, предпосылок для важной, сущностной глубины. За этим стоит целая индустрия, и я понимаю, как она работает, какие для этого задействованы механизмы, финансовые, административные, имиджевые. Люди, которые могут влиять на развитие культуры в стране, создают механизмы поддержки почему-то именно т.н. «актуального искусства», но совсем забыли про «пластические», для которых остается все меньше и меньше воздуха. С одной стороны, благодаря новой культурной политике города существуют такие места, как обновленный Парк культуры и отдыха им.Горького, что приближает нас к европейской городской жизни. А с другой, вся культура стоновится как бы сферой обслуживания населения. И эффективность измеряется не качеством, а посещаемостью и медийным откликом. Знаете, мы тут делали нашу страничку на Facebook: facebook.com/artodoxa , так вот не нашлось подходящего раздела. Только такой: «искусство/развлечения/ночная жизнь» — только так вот, вместе, через «слэш», и больше никак. Так что придется как-то развлекать, а про сон ночью, так и вообще забыть))). Но это уже претензии не к нашим властям, а к господину Цукербергу))).

— Но это же красиво, и вы сами говорите, что эффектно. Как определить где есть искусство?
— В начале ХХ века художественная среда заговорила о смерти искусства, живописи (характерно, что примерно в это же время Ницше констатировал «смерть бога»). Последний «великий стиль» - Модерн отзвучал (в России отошел одновременно с НЭПОМ). Художники осознали себя исчерпанными, потому что находились внутри формы, которая утратила возможности для новизны. Тогда стали разрушать и саму форму, прокладывая все большую пропасть между ней и содержанием. Это тупик, который мы наблюдаем и сейчас. Художники, которые сегодня констатируют смерть искусства, в чем-то правы, они это чувствуют. Но не перестают участвать в этом процессе. В этот поток очень легко встроиться - идеи начнут выливаться, как из рога изобилия. Со временем художник привыкает транслировать эти идеи неосознанно. А мы как раз пытаемся говорить, что задача художника осознавать что он делает, различать духов, так сказать.

Мне очень нравится при этом мысль сформулированная нашим большим другом и не побоюсь этого слова — учителем — Георгием Колосовым. Он говорит: «постмодерн разрушил идолов культуры», и мне кажется, продолжая его мысль, что выход можно искать в возврате к «созерцательному» — искусству, транслирующему подлинный созерцательный опыт. То, что можно было бы назвать — наследием восточно-христианской Церкви. Это и могло бы стать новым возрождением. Искусство средневекового «Возрождения» смещает акцент на «как», относительно того, «Что»». В нашем квАРТирном художественном пространстве мы пытаемся нащупать способы преодоления этой ситуации, хотим сказать, что до тех пор, пока художник не перестал искать Бога, искусство живо.

В свободном полете

— Как творит художник, если разрушены критерии? В каком художественном пространстве он творит?
— С одной стороны: «постмодерн разрушил идолов культуры». И можно бы встроиться в этот процесс и продолжать и дальше разрушать форму, а можно начать поиск содержания. Разрушение как и всякое зло - конечно. В конечном итоге его (зла) просто не существует. Новые мысли, новые пластические решения художник всегда может найти на пути к Богу. С одной стороны: «ничто не ново (так же как и не вечно) под луной» и современному художнику надо уж как-то очень сильно извернуться, чтобы явить что-то оригинальное. Но мне кажется и сама эта задача - ошибочна. Есть единственное, что всегда ново - отношения человека с Богом. Путь каждого конкретного человека к Нему уникален и нов, потому, что каждый человек уникален. Например, есть такой художник Игорь Терехов. По форме это – «авангард» и чистой воды «абстракция». Но как христианин он наполняет эти формы совершенно новым содержанием. Так же, как Георгий Колосов вдохнул в формы «пикториальной фотографии», отжившие еще в 20-е годы ХХ-го столетия, новые смыслы. И если говорить о русской фотографии второй половины ХХ-го века, и теперешнего времени, то трудно будет представить другое имя, столь же значимое для ее представления. Сегодня для разговора о «высоком» у художника нет необходимости говорить исключительно академическим языком. Но свобода от формы не главное в искусстве, главное, чему эта свобода посвящена.

— Как же христианский художник может совместить свободу от формы и нахождение в рамках определенной догматики?
— Может, если он ищет не себя, а Бога. К тому же «догматика», на мой взгляд – это больше не защита от свободомыслия, а скорее - «подспорье». Догматика – это то, что мы знаем о Боге. Если мы подлинно стремимся к Нему, то хотим познать Его в данной нам от Него же, возможной для нас, полноте. Мы можем воплощать свои фантазии о Нем, но тем самым будем удаляться...

До крещения моя жизнь и интересы были связаны с определенной музыкальной субкультурой. Придя в Церковь, я перестал слушать любую музыку, и вообще сознательно дистанцировался от всякго творчества. В этом была, конечно, некоторая болезненность. Но, сдругой, это помогло мне позже, понять, что мной двигало тогда, что мной владело. Нужно было выйти из этих причинно-следственных связей, прежнего понимания- восприятия – совлещись ветхих одежд. Это было почти физиологическое ощущуние – вывернутости наизнанку – «мехом внутрь». Но благодяря этому, мне кажется, выработался некий механизм анализа.

— Вы что, так и не слушаете музыку?
— Со временем мой «плейлист» потихоньку стал выстраиваться с чистой страницы. Но сначала это были, конечно, церковные песнопения, потом «искусился» классической музыкой, ну а потом и шире.

— А что такое откровение для художника?
— Художник всматривается в жизнь, в человека, пространство, и вдруг за внешней формой ему приоткрывается что-то вглубь, в изначальный смысл всего. Это откровение. И его миссия - служение, этому пусть маленькому, но откровению, тому, что он разглядел в малейшей вещи. И его основная задача — найти пластическое воплощение, адекватное этому откровению. Это — огромная ответственность. Когда-то я для меня нашелся такой ключ к пониманию творчества. Я называю это «поэтическим чувством». Все не обязаны иметь чувство вкуса или понимать поэзию, но, мне кажется, христианин, просто не может жить без «поэтического чувства» (оговоримся – подлинного «поэтического чувства»). Без него он никогда не поймет, не почувствует поэтику богослужения, да и вряд ли сможет понять суть христианства вообще. Но мы не можем это насильно навязать кому-то. Можно только попытаться зажечь этим — поделиться.

— Выставки, это способ поделиться?
— Да, выставка – это возможность поделиться. Но и возможность открывать новые смыслы. Выставка это отдельный вид искусства. Это искусство – симфоническое. Оно создает новое пространство и некое напряжение, важное для восприятия и осмысления. К сожалению опыт формирования такого пространства уже мало от кого можно перенять. Вот у Георгия Мстиславовича Колосова учюсь азам, у него за спиной огромная экспозиционная история. Пространство галереи такой же художественный инструмент, как кисть или мастихин.

Ключевой момент

На фото: Константин Сутягин на встрече в "Феофании"

Константин Сутягин, тем временем присоединился к нашей беседе. Он член Международной Ассоциации художников и искусствоведов, Союза художников Москвы и Международного Художественного фонда, но и ему нужно это пространство в побитой квартире на Моховой, где мимо закопченных окон первого этажа, разметывая взвесь грязного снега, то и дело пролетают синие ведьмы правительственных мигалок. Все-таки Кремль рядом…

— Зачем таким, как вы эта галерея? – Спрашиваю я его, и уже предвкушаю, как задам вопрос, тревожащий меня с самого начала беседы, с той картины, где двое. Почему же у них лиц нет?

— Тут художник понимает, для чего живет, потому что любому художнику нужна хотя бы минимальная востребованность, минимальный интерес к тому, что он делает, иначе все совсем грустно: выставляться негде, всем не интересно, а ты как дурак что-то рисуешь.

—Кость, но ты рисовать то все равно не бросишь, даже если зрителя не будет! – восклицает арт-директор «квАРТиры», и я с ним соглашаюсь. Привыкла к мнению, что настоящий художник, потому и художник, что не рисовать не может. Оказывается все сложнее.

Константин Сутягин. Малоярославец. 2006. Холст, масло

— Когда от художника чего-то ждут зрители, только тогда начинается настоящий диалог, и в нем рождаются какие то новые произведения, новые идеи. Тогда крылья у художника раскрываются. Знаешь, расцвет русского искусство начала XX века произошел благодаря интересу зрителей. Тогда зрители чего-то ждали от художников и те им раскрывались. Это совсем не то же самое, что «могу рисовать, не могу рисовать».

— Да, я вот тут тоже на эту тему размышлял, и мне кажется, что от того и нет сегодня «великого искусства», что ему не на что или не на кого было бы опереться в обществе. Восприятие такого искусства требует напряжения мысли, воли, души. А нам бы что попроще. «Телевизер мне природу заменил...... не узнать меня, не узнать меня...» - реплика Бенедиктова.

— А вот почему у этих людей на вашей картине лиц нет? — Редко выпадает удача, попросить объяснения у самого художника.
— А я не знаю, почему у них нет лиц. Скорее всего, потому что я не могу одновременно и лицо человека писать и мир, который вокруг него. Если уж портрет, то настоящий портрет. Т.е. у этой работы другие выразительные средства: пространство, жест... Полноценный портрет здесь бы мешал – отвлекал. — Мне кажется, я поняла. Тогда следующий вопрос художнику.

— Надо ли вообще понимать искусство? Может быть все проще для зрителя: нравится, не нравится, и все?
— Я думаю да. – Отвечает другой Константин. Он, как арт-директор художественной галереи видимо часто думал над этим вопросом. — Я не отрицаю оценку «нравится, не нравится», но у художника, у произведения может быть (должен бы быть) большой диапазон смыслов и пространство для видения-чувствования-понимания, заложенного в него, и для вхождения в это пространство, надо все же иметь ключ. Вот к Сутягину надо иметь ключ. Например, есть люди, которые его искусство откажутся понимать, именно потому, что у них нет ключа. Как с этими лицами, которых (как бы) нет. «Почему нет, куды дел, ведь лицо - образ Божий.... и так далее». Художник, конечно, не обязан что-то объяснять, он может действовать по своим мотивам, часто интуитивным. Но для взаимности, зрителю нужен ключ.

— Зритель значит должен объяснить, почему ему нравится или не нравится, а художник не обязан зрителю ничего объяснять? Получается несправедливо.
— Бывают разные препятствия, которыми люди преграждают себе пути к пониманию искусства, да и вообще чего либо. Например, «это не для меня, я православный» или «я признаю только....нужное подчеркнуть». Но так бывает, когда у человека нет желания понять. А если есть такая задача, то чтобы к ней подступиться, нужен ключ, надо пытаться учиться читать между строк, пытаться прочитать образ. Ведь ключи и к Евангелию нужны. У нас у каждого он есть и, возможно, не один.. Но вот иногда мы слышим Евангелие через другого человека. И вдруг, совсем по-другому что-то понял, вошел в Евангельское пространство по-другому через него. Чтобы понять, например, искусство Константина Сутягина тоже есть один ключ. Он говорит, цитируя еще кого-то, что подлинное искусство (и вообще все подлинное) всегда где-то между ТРАГЕДИЕЙ и НЕЖНОСТЬЮ. Если вы это видите, то вы поняли.

— Вопрос в том – кому нравится? — Константин художник замечает, что если так рассуждать, нравится, не нравится, то получится, что мы все решаем большинством голосов. — Вот 90 процентам нравится, а остальные 10 дураков не понимают?

— Знаете, как не банально это прозвучит, но «нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Так и тут: мы можем стремиться к зрителю, а зритель к нам, но без ЧУДА, которое не от нас, ничего не произойдет. Вот Константин в конце своей биографии, обычно приписывает: «Не авангардист». Думаете, зачем? Потому что это тоже ключ для зрителя, который смотрит и думает: «похоже, он авангардист, у меня так дети рисуют». И тут-то это «не авангардист» вдруг примиряет и успокаивает зрителя: «Ага, не авангардист? Ну, тогда посмотрим, подумаем…» Ну, это — шутка, конечно.

— Да. — соглашается художник. – Но чтобы человек захотел понять искусство, между зрителем и художником должна быть хотя бы благожелательность, доверие. Это вообще, конечно, огромный комплекс, из чего складывается это доверие, как вырастить это понимание (это тема для докторской диссертации) Но высшая форма этого доверия-понимания - это любовь.

Беседовала Ирина СЕЧИНА

Версия для печати

Тэги: Культура  Искусство