25 мая в Москве открылся крупнейший российский консервативный форум: Всемирный русский народный собор (ВРНС). По традиции главой форума считается Святейший Патриарх Московский и всея Руси, по его благословению и под его председательством проводятся все ключевые заседания. Кто такие консерваторы и что такое консервативные ценности? С этими вопросами «Нескучный сад» обратился к директору Департамента межнациональных отношений Министерства регионального развития Российской Федерации, историку и религиоведуАлександру Журавскому.
Что это такое?
Консерватизм, либерализм, идеи социального равноправия так тесно переплелись в XX веке, что выделить чистую форму или, что важнее - «чистую сущность», эйдос того или иного политического течения весьма сложно. Если говорить о консерватизме – это политическая (и не единственно возможная) проекция традиционализма, являющегося собственно основной идеологией консерватизма. При этом в русской традиции консерватизм понимался как идейное и глубоко духовное явление. Впрочем, в русской традиции почти любая идея воспринималась как мистическая. В этом особенность российской цивилизации. И, кстати, объяснение многих исторических выборов и укорененности идей (от Москва – Третий Рим до перманентной революции и построения социализма в отдельно взятой стране).
Николай Бердяев, как и многие из русских мыслителей рубежа XIX-XX вв. пришедший к традиционализму через искушение марксизмом и социализмом, писал, что «консерватизм поддерживает связь времен, не допускает окончательного разрыва этой связи, соединяет будущее с прошлым. Консерватизм имеет духовную глубину, он обращен к истокам жизни, связывает себя с корнями» (здесь очевидная отсылка к почвенничеству). Вдохновенное бердяевское определение консерватизма исполнено духом христианской сотериологии: «Истинный консерватизм есть борьба вечности со временем, сопротивление нетленности тлению. В нем живет энергия не сохраняющая только, но преображающая». Убежден, это и есть идеальная формула идеального консерватизма (здесь понимаемого как христианский традиционализм).
Консерватизм в дореволюционной России – это, прежде всего, ценностно-идеологический подход к рассмотрению современности. Собственно политически (инструментально) консерватизм никогда в России не являлся чем-то стройным и оформленным. А что, собственно, было стройным и оформленным в политической жизни России? Русские консерваторы – это, прежде всего, люди религиозные, рассматривающие политическое через призму религиозных ценностей. Ф.М.Достоевский, К.П.Победоносцев, К.Н.Леонтьев, В.В.Розанов и многие другие определяли основные положения русского консерватизма, получившего именование просвещенного (из последних громко об этом говоривших – Н.С.Михалков в «Манифесте просвещенного консерватизма»). Уже не говорю о церковных иерархах и представителей русской богословской мысли – от митрополита Филарета (Дроздова) до о.Павла Флоренского. Людях очень разных, но, безусловно, традиционалистских убеждений. Среди государственных мужей и политиков, определявших черты русского консерватизма в политике – многие русские императоры, и государственные деятели, подобные П.А.Столыпину. Кстати, Петр Аркадьевич, как государственник, традиционалист и реформатор (но реформы - «без потрясений») был более всего адекватен современному западному представлению о политическом консерватизме. Это представление было адекватно воззрениям многих консерваторов XIX века. Достаточно вспомнить тезис британского премьер-министра Бенджамина Дизраэли о том, что «здоровая консервативная политика - это консервативные люди и либеральные средства».
Правые и левые консерваторы
Большинство русских консерваторов (а, вернее, их было бы называть традиционалистами) были противниками политического радикализма и, как сейчас бы сказали, экстремизма, как в его праворадикальных и ультрареакционных формах (взгляды Каткова после 1863 г.), так и в леворадикальных (народники, анархисты, эсеры и пр.). Важно ведь не только что, но и как сохранять и развивать (а развитие, включая реформирование страны, также есть неотъемлемая часть консервативного подхода, как показывает история).
У русских консерваторов было много важных социально-политических интуиций и предвидений. Например, Константин Леонтьев не только определял основную опасность для православного мира в обмирщающем (секуляризирующем) и омещанивающем (формирующим общество потребления с его культом благополучия, успеха) либеральном космополитизме. Леонтьев стоял в ряду тех, кто формулировал теорию культурно-исторических типов (цивилизаций) (Г.Рюккерт, Н.Я.Данилевский, О.Шпенглер, А.Тойнби, много позже - С.Хантингтон).
В постсоветской России в силу разных причин «правые» (по западной политологической классификации) оказались «левыми», а «левые» - правыми. В постсоветской действительности конца XX века консервативная традиция стала по какой-то исторической иронии ассоциироваться с коммунистическими взглядами, некогда не только разрушившими Российскую империю, но и враждебно воспринимавшими все традиционное, связанное с ней (включая и религиозность).
В этот период доминантной характеристикой постсоветского консерватизма была его «реактивность» (реагирование на демократические – часто «несправедливые» - социальные, экономические и политические реформы, призывы к спасению Советского Союза через различные иные формы при отсутствии собственной позитивной политической повестки дня). Это был консерватизм в его наихудшей и потому наиболее уязвимой для критики форме. Традиционализм этого постсоветского консерватизма базировался не на отнологических и сущностных основаниях. Его охранительным кредо были устаревшие и проигравшие геополитическую битву идеи большевизма.
Было бы глубоким заблуждением считать, что традиция не способна к модернизации. Вместе с тем следует согласиться с Ф. Хайеком, утверждавшим, что моральная традиция (а важнейшей моральной традицией является религия) не может «конструироваться», хотя у нее два источника: врожденные побуждения и принципы, складывающиеся в ходе упорядочения общественной жизни. Критика Хайеком «рационально-конструируемой морали» особенно актуальна, если вспомнить о неудачах социальной инженерии XX века — большевистском или нацистском проектах нового миропорядка. Не утратила своей актуальности эта критика и сегодня, в условиях новых попыток «конструирования будущего».
Хороший традиционализм
В социальных науках термин традиция и его производные (традиционализм, традиционное общество и пр.) нагружен преимущественно негативными коннотациями. Традиция – то, что сопротивляется инновациям, что консервативно, косно. Традиционное общество – это общество доиндустриальное, аграрное. Традиционализм (в толковании некоторых школ социологии и политологии) – это неоконсервативная идеология, смыкающаяся с идеологией Р. Генона (интегральный традиционализм), «новых правых» или даже с фашистской идеологией.
Между тем, любая традиция, в т.ч. религиозная, является механизмом воспроизводства социальных институтов и норм. Традиция выполняет ряд социокультурных функций, устанавливая преемственность культуры, служа каналом хранения и передачи информации и ценностей от поколения к поколению, выступая механизмом социализации и инкультурации людей, выполняют селективную функцию отбора норм, образцов поведения и ценностей.
Рассуждая о стереотипах в восприятии консерватизма и традиционализма, не перестаю искренне удивляться вместе с Г. Честертоном, этим «христианским апологетом» первой трети XX века, откуда возникла убеждённость в том, что «традиция не в ладу с демократией»? По оригинальному суждению английского мыслителя, «традиция – единственная демократия, прошедшая через века». Действительно, демократии не безразличен «обычный избиратель» и его права, даже если избиратель невежественен и прост. «Традиция расширяет права, - утверждает Честертон, - она дает право голоса самому угнетенному классу – нашим предкам», пусть даже предки были, по нашему надменному разумению, невежественней нас и простодушней. «Традиция не сдается заносчивой олигархии, которой выпало жить сейчас. Все демократы верят, что человек не может быть ущемлен в правах только из-за такой случайности, как его рождение; традиция не позволяет ущемлять права человека из-за такой случайности, как смерть… Я не могу разделить демократию и традицию, мне ясно, что идея - одна».
Здесь поневоле вспоминаешь сразу два афоризма Уинстона Черчилля. Первый о том, что «Демократия - самый худший вид правления, не считая остальных». Другой афоризм, характеризующий, кстати, путь многих консерваторов, также хорошо известен: «Кто в молодости не был радикалом - у того нет сердца, кто в зрелости не стал консерватором - у того нет ума».
Традиция жива, пока ценности, передаваемые ею, воспринимаются как живые, актуальные, репродуктивные. Тогда традиция становится основой для формирования социокультурных норм.
Размышляя о политических идеологиях XIX-начала XX вв. и выработке Католической церковью отношения к ним, немецкий политолог Карл Шмитт (один из тех, кого называют «консервативным» мыслителем) еще в 1923 г. написал, что «Католическая церковь пережила и переживет всех и вся. Sub specie своей продолжительности, ей нет нужды принимать здесь решение, она и здесь останется complexio всего выжившего». Это было политическим диагнозом западного политолога социальной живучести христианской традиции западноевропейской цивилизации.
Ястребы из Пентагона?
Очевидно, что восприятие традиции, как репродуктивной социокультурной ценности, определяющей развитие человечества, является свойством консервативной идеологии и традиционализма (таковым часто называют современный неоконсерватизм). Однако в XX веке оппонировавшие друг другу либерализм и консерватизм восприняли некоторые характерные особенности своего идеологического противника (например, неолиберализм воспринял этатизм кейнсианства, а неоконсерватизм – классические либеральные идеалы свободного рынка и конкуренции). Так возник либертализм, классическое наследие которого (связанное с творчеством Ф. Хайека, Л. Мизеса, Р. Нозика), относится различными политологами то к либеральной традиции, то к консервативной.
Либертализм, размывший категоричность классического либерализма в отношении традиции, и придавший консерватизму новую жизненную стойкость, не остался исключительно академической теорией в сфере политики и экономики, но послужил оформлению весьма влиятельной в 1980-90-е гг. неоконсервативной политики, связываемой с именами таких деятелей, как Р. Рейган (США) и М. Тэтчер (Великобритания). Напомним, что приверженность религиозным традициям являлась органичной частью политического имиджа и взглядов обоих политиков.
Американские «неоконы» второй половины XX века и рубежа XX-XXI веков, являлись конечно, «ястребами» и «антисоветски» (именно так) настроенными политическими деятелями. В части внешнеполитических приоритетов их взгляды сформировались в условиях биполярной политической реальности XX века (и именно потому обречены на трансформацию в условиях распада прежнего миропорядка «трех миров»).
Но в своих аксиологических предпочтениях – это преимущественно религиозные люди, хотя религиозные по-американски. И их религиозные взгляды (на семью, брак, воспитание, этику, социальность, на недопустимость абортов и однополых браков) определяли (да и определяют) многие принципиальные подходы к электоральным процессам. XX век в США – это век торжества политического консерватизма, кстати, как и в Великобритании (два наиболее известных лидера которой – У. Черчилль и М. Тэтчер – были консерваторами). Парадоксально, но жизненность консервативных идей в XX веке обеспечивала Советская Россия, являвшая собой социальную оппозицию консерватизму в его традиционных формах. Действительно, большевизм (особенно в первые годы Советской власти) с его декларируемым воинствующим безбожием, феминизмом (раскрепощением женщины), разрушением традиционных институтов, экспроприацией и огосударствлением частной собственности, мобилизационной экономикой был очевидным антагонистом консерватизма.
Так, в мире победившего социализма «консерватизм» стал понятием нарицательным, образом всего анахроничного, безжизненного, несамостоятельного, а в западном мире СССР был назван «империей зла». Речь Р.Рейгана, сказанная им 8 марта 1983 г., где он и наделил Советский Союз ценностной категорией зла, была исполнена именно религиозными аксиологическими мотивами: «Советы должны понять, что мы никогда не будем ставить под угрозу наши принципы и стандарты. Мы никогда не отдадим нашу свободу. Мы никогда не оставим нашу веру в Бога. И мы никогда не прекратим искать подлинный мир... В то время как военная сила для Америки важна, позвольте мне добавить, что я всегда утверждал, что продолжающаяся теперь борьба для мира никогда не будет решаться бомбами, ракетами или армиями. Реальный кризис, перед которым мы оказываемся сегодня, - духовный».
В современной России нет государственного атеизма. Традиционные ценности становятся все более значимы для россиян. В государстве не только обеспечена свобода веры, но у Русской Православной Церкви, других традиционных религиозных организаций есть возможности участия в формирования политической повестки дня, во всяком случае в части социального измерения жизни государства. У Церкви, как социального института, и об этом свидетельствуют социологические опросы двух десятилетий, есть авторитет, который позволяет не только укреплять свою институциональность (возвращать изъятое при советской власти имущество, привлекать средства для реставрации церковных и монастырских комплексов и пр.), но и формулировать сущностные ответы на неудобные вопросы и вызовы современности, возвращать человека и общество к Традиции. Сохраняя при этом свою правовую и сущностную автономию от государства.
У традиционализма в современной России есть своя миссия. Это достижение общественного согласия по системе ценностей российской цивилизации. Без этой системы ценностей не понятно к чему мы стремимся, что отстаиваем, каков образ будущего российской цивилизации и российского государства. Без своей системы ценностей мы всегда будем «догоняющей» цивилизацией, мятущейся в поисках своей идентичности. И обеспечить упомянутое согласие возможно только через общегражданское единство, через укрепление единства российской нации – сообщества граждан, объединенных сознанием своего цивилизационного единства. Единства, где традиционные ценности определяющие устойчивость цивилизации, ее способность к глобальной конкуренции.
Александр Журавский
Версия для печати
Тэги:
Политика
Патриотизм
