Февральская революция: почему церковь поддержала бунтовщиков?

Чем обернулась Октябрьская революция для Церкви мы хорошо знаем. Но часто мы забываем, что октябрьской революции предшествовала февральская, «буржуазная» как ее называл в советских учебниках. Какова была роль Церкви в тех трагических событиях? Об этом мы говорили с историком Федором Гайдой.



— Нашу историю с февраля по октябрь 1917 года мы, как ни странно знаем очень плохо. Октябрьскую революцию все проходили в школе, как реагировала Церковь на Октябрьский переворот, мы имеем представление, но вот чем занималась Церковь в феврале? Каким образом Церковь встретила Февральскую революцию?

— Ну, начнем с того, что Февраль и Октябрь были звеньями единого политического процесса, и по большому счету все это была одна революция, которая началась в феврале 1917 года, а закончилась в октябре, или даже позже, если учитывать события гражданской войны. Хотя, как и положено любой революции она состояла из разных этапов, эти этапы по-разному воспринимались разными силами и разными лицами: кто-то сочувствовал началу революции, но разочаровался в ней позже, кто-то не сочувствовал в целом.

Если мы говорим о том, как Церковь относилась к революции, тут стоит учитывать, что Церковь – это не только духовенство, – это все ученики Христовы, церковный народ, возглавляемый иерархией. Была ли у Церкви в этом смысле единая позиция по отношению к Февральской революции? Такой единой позиции не было. Разными группами события обоих революций могли восприниматься очень по-разному. И если с Октябрьским переворотом действительно все более-менее ясно, то по отношению к Февралю даже в среде самого духовенства не было единой точки зрения. Накануне февральских событий Церковь вместе со всей страной переживала серьезный кризис. Власть тогда столкнулось с беспрецедентной потерей популярности. Власть обвиняли в самых разных и самых тяжелых грехах. Императрицу и ее окружение — в государственной измене, причем прямо, Синод обвиняли в нелегитимности, в том, что он не является самостоятельной силой, не представляет голоса Церкви, а руководится «старцем» Гришкой Распутиным и «темными силами». Настроения приходского духовенства в общем-то не очень отличались от настроений паствы, а паства была настроена достаточно радикально. Епископат, хотя многие из его среды, в общем тоже сочувствовали реформам, оказывается в заложниках у этого расхожего клейма: «распутинцы».

Когда начинаются массовые стачки и волнения, Синод оказывается бессилен. Церковь не выступила с осуждением революционных волнений. Значительное число клириков сами были сторонниками конституционной монархии, а если говорить о рядовом священстве или мирянах – и вовсе республики. Даже архиереи часто были недовольны самодержавием, их раздражали постоянные попытки государственной власти привлечь духовенство в качестве пропагандистского ресурса (например, во время выборов в Думу в 1912 г.), а также ярлык «распутинцев», возникший по вине самодержавия. Все это очень остро переживалось в церковной среде. В то время даже будущий митрополит, а тогда архиепископ Антоний (Храповицкий), самый яркий из представителей «правого крыла» дореволюционного российского епископата, не стал бы активно бороться за сохранение самодержавия, или тем более за сохранение императора Николая II на престоле.

— После продолжительных волнений, после восстания в армии, разгрома правительственных сил в столице и ареста царских министров — император Николай II наконец подписывает отречение от престола!

После отречения царя Церковь оказалась в достаточно сложной ситуации. Значительная часть общества воспринимала Синод как самый консервативный и «антинародный» институт в стране. Оппозиция упрекала «церковные верхи» — или, как тогда тоже выражались, «церковную бюрократию» — в том, что они обслуживают интересы власти. Что Синод с такой репутацией мог поделать? Само собою, он был вынужден устанавливать отношения с Временным правительством, которое, вместо царского, сформировала Государственная дума вместе с Петроградским советом. Синод призвал население страны подчиниться новой власти во имя гражданского мира и общественного спокойствия. За богослужением было решено поминать вместо прежней самодержавной власти — новую власть, с формулировкой: «о благоверном Временном правительстве». (Сейчас это место звучит как: «о стране нашей Российской, властех и воинстве ея», а до революции здесь поминался по имени император, то есть глава государства). Синод не стал бороться за самодержавие, да и как за него бороться, когда сам самодержец отрекается от престола?

— Обвинения в «распутинстве» имели под собой основания? До сих пор можно услышать такое мнение, что этот придворный «старец» назначал министров, смещал и выбирал архиереев…

— Говорить нужно не столько о том, влиял ли Распутин на передвижения архиереев с кафедры на кафедру, сколько о том, насколько велико было его влияние на императрицу Александру Федоровну, так как мнение императрицы иногда оказывалось решающем для императора. Григорий Распутин действительно влиял на нее мнение, но не в той мере в какой это представлялось современникам. Миф о влиянии Распутина был удобным ярлыком и поэтому абсолютизировался, равно как абсолютизируется и сегодня. Что касается уже упомянутого будущего митрополита Антония, то он очень негативно относился к Распутину, и в своих письмах незадолго до февраля даже писал, что если произойдет революция – это будет расплата за «распутинство».

— Неужели среди епископата не было монархистов, способных вступиться за царя?

— А как можно было вступиться? Нужно сказать, что русский епископат повел себя в этой ситуации достаточно консолидировано, все в общем смотрели на то, как поведет себя Синод и старались действовать так же. Были отдельные представители – такие, как архиепископ Андроник (Никольский) или епископ Макарий (Гневушев) — которые выступили с достаточно консервативными заявлениями: мол, да, произошло отречение, но мы сейчас находимся в состоянии междуцарствия и должны выбрать себе нового императора. Правда, достаточно скоро даже им стало очевидно, что никакое это не междуцарствие, что дело идет к республике и никакого царя скорее всего уже не будет.

— Каким образом складывались отношения Временного правительства и церковной власти после Февраля?

— С самого начала (в первые дни) была иллюзия сотрудничества. Но уже через неделю стало ясно, что хороших отношений не будет. Новый обер-прокурор Владимир Николаевич Львов изначально говорил о ликвидации государственной опеки в отношении Церкви, что было очень хорошо воспринято. Но очень скоро выяснилось, что Львов, вообще-то говоря, сторонник куда более широкого реформирования церковной жизни, причем на протестантский лад (предоставление максимальной свободы приходам и т.д.).

— А полномочия у обер-прокурора тогда были еще «царские»?

— В том-то и дело! Львов в составе Временного правительства имел полномочия «царского» обер-прокурора. Причем, по сути, теперь эти полномочия становились неограниченными, ведь в отличие от дореволюционного обер-прокурора над ним не стояла власть самодержца, а Временное правительство за неимением времени одобряло любое решение Львова, не очень-то отвлекаясь на церковные вопросы.

В апреле 1917 года Львов, пользуясь поддержкой правительства, объявил старый состав Синода «распутинским» и по своему усмотрению обновил состав Синода, де-факто совершив церковную революцию.

Параллельно по стране прокатывается стихийная волна: собираются епархиальные собрания (иногда даже по собственной инициативе), на которых духовенство и миряне отстраняют от кафедр своих старых архиереев и избирают на их место новых епископов. Были сменены архиереи в 17 епархиях. Кстати, одним из таких архиереев, избранных собранием духовенства и мирян на место старого, был ни кто иной, как будущий Патриарх Московский Тихон. Именно так он возглавил Московскую кафедру, когда предыдущего митрополита отстранили от управления по обвинению в связях с Распутиным.

Горячее желание Львова собрать поместный собор было продиктовано стремлением легитимизировать изменения, происходящие в церковной жизни. Он мыслил собор, как своеобразное «учредительное собрание», но только в Церкви. Уже летом 1917 года Львов добился созыва всероссийского съезда духовенства и мирян, причем именно с его подачи, этот съезд должен был пройти без участия епископата. Этим съездом он пытался создать себе опору против Синода. Но в итоге скандальное поведение обер-прокурора полностью дискредитировало его усилия и к лету правительство решило избавиться от неудобной фигуры. Летом новым и собственно последним российским обер-прокурором стал церковный историк, будущий профессор и один из основателей Сергиевского богословского института в Париже Антон Карташов.

— Он тогда еще не был известным церковным ученым?

— Конечно, нет. Известным церковным ученым он стал гораздо позже, уже в эмиграции. Накануне революции Карташов был известен как активный член Религиозно-философского общества, как близкий друг известных христианских модернистов Д. Мережковского и З. Гиппиус. Его расценивали как одного из наиболее ярких представителей церковной общественности, хотя у него на тот момент были и не самые однозначные взгляды на Церковь. 1917 год многих поменял, в том числе и Карташова.

— Ближе к лету в стране воцаряется двоевластие. Советы противопоставляют себя Временному правительству, страна практически рассыпается на части, государственные институты, после февраля некоторое время еще работавшие исправно, теперь стремительно начинают разваливаться…

— Нарастает анархия, становясь все более и более заметной… К лету она становится для всех очевидна. Как вела себя Церковь? Она сама находилась в такой же ситуации. Консервативные круги, в первую очередь епископат, уповали на то, что созыв собора стабилизирует ситуацию. По мере того как все хуже становились дела в государстве, все большее отрезвление наступало в Церкви. Под занавес Временного правительства, Церковь оставалась единственной здравомыслящей силой русском обществе, а поместный собор, открывшийся в августе, был единственным институтом, который призывал общество хотя бы к единству.

— Церковь впервые за сотни лет созывает Поместный собор, восстанавливает патриаршество… И тут случился Октябрь.

— Собор осудил большевистский переворот. С осени скептическое отношение к революционным событиям охватывает не только епископат, но и рядовое священство. После прихода к власти большевиков Церковь очень трезво оценивает свои перспективы. Все понимают, что большевики – это сила антицерковная и теперь Церковь определенно ждут новые испытания.

— Если к вопросу подойти с историософских позиций, Церковь все-таки выиграла или проиграла от Февральской революции? С одной стороны патриаршество, поместный собор, немыслимый при Николае II, который был против восстановления патриаршества; с другой стороны февраль привел к большевистскому перевороту и последующим гонениям…

— Ну, во-первых, собор стал тем самым собором, который мы знаем, именно благодаря большевистскому перевороту, отрезвлению, наступившему вместе с ним. Вчерашние церковные либералы умерили пыл, заметно сместились вправо. Во-вторых… Что самое главное для Церкви? Мы знаем, что политические потрясения очень сильно ударили по земной составляющей церковной жизни. Но что же касается духовной составляющей? Мы видим Новомучеников. Мы видим колоссальное духовное возрождение! Я думаю, что после 1917 года действительно, глубоко верующих людей стало больше. Очень многие люди просто осознали, что для них важнее. И если накануне революции повсеместное отношение к вере – это теплохладность, то сразу после мы видим огромное количество примеров горячей веры. Церковь с религиозной точки зрения оживает в гонениях.

Что касается отношения к Февральской революции, то в церковной публицистике и историографии до сих пор по этому поводу нет единого мнения. Даже после гражданской войны в эмиграции к Февралю было отношение разное, а партия кадетов даже раскололась по вопросу о Февральской революции. Я лично уверен в том, что без революции, без большевизма и гонений, несмотря на весь их трагизм, возрождение церковной жизни в пост-советской России, которое мы наблюдаем сегодня, было бы невозможным.

Подготовил Дмитрий РЕБРОВ

Версия для печати

Тэги: Церковь  Общество  Новомученики и исповедники ХХ века  Политика