Леонид Федоров: «Что сегодня считается авангардом, я не понимаю»

Один из самых ярких современных музыкантов, Леонид Федоров, в 2012 году выпустил альбом «Весна». Альбом почти полностью состоит из песен, написанных на стихи Александра Введенского – поэта-обэриута, оказавшего огромное влияние на всю последующую русскую поэзию, погибшего в годы сталинских репрессий и по сей день, как ни странно, остающегося плохо прочитанным. Наш корреспондент попытался расспросить музыканта об альбоме, однако разговор неожиданно получился совсем о другом.

Леонид Федоров родился 8 января 1963 года в Ленинграде. Играл в любительских ансамблях, в 1983 году основал группы «Аукцион», позже превратившуюся в «АукцЫон» и ставшую одной из лучших и самых необычных в стране. Хотя для поклонников группы именно Федоров является ее лицом и голосом, в течение долгого времени он предпочитал держаться в тени; среди тех, кто в разные годы выполнял функции фронтмена – Сергей Рогожин, впоследствии ушедший в поп-группу «Форум», и даже Евгений Дятлов, ныне известный исполнитель романсов, артист театра и кино.

Обращение Федорова к неофициальной, авангардной поэзии – не случайность. Яркой страницей его творческой биографии стало сотрудничество с поэтом и художником Алексеем Хвостенко (Алексей Хвостенко (Хвост) (1940-2004) — русский поэт-авангардист, автор песен, художник. Сочинил более 100 песен и несколько пьес в соавторстве с другим известным поэтом — Анри Волохонским. — Прим. ред.). Во второй половине девяностых параллельно с работой в «АукцЫоне» Федоров начал сольную деятельность; среди его партнеров — композитор и пианист Владимир Мартынов, скрипачка Татьяна Гринденко и ее ансамбль Opus Posth, хор русской духовной музыки «Сирин» и другие коллективы и исполнители. Особенно тесное партнерство сложилось у Федорова с контрабасистом Владимиром Волковым: вместе они записали более десяти альбомов.

Федоров непредсказуем не только как музыкант, но и как собеседник: часто ставит журналистов впросак, не отвечая впрямую на заданные вопросы и говоря о том, что интересно ему в данный момент. Действительно, по словам одного из коллег, «самые важные вещи Федоров склонен произносить не под диктофон, не в рамках формального жанра, а у себя на кухне, запивая конфету чаем». Так, одним из поводов для данной беседы должен был стать новый альбом Федорова «Весна», вышедший полгода назад. Он написан на стихи Александра Введенского, причем все инструментальные партии впервые были исполнены самим Федоровым. Однако он и здесь повел себя неожиданно, сказав об альбоме буквально два слова и не проявив большого интереса к тому, чтобы развивать тему. Зато неожиданно жестко высказался о потенциале нынешнего протестного движения, поделился ощущениями от пения в Малом зале Московской консерватории и сомнениями насчет правомочности термина «авангард».

– Вы называете себя неофитом и даже дилетантом, у которого, однако, получаются «вещи, которые люди, обладающие музыкальной основой, никогда в жизни не сделают». Почему музыкальное образование иногда бывает помехой, сужает кругозор, понижает способность широко мыслить?
– Я не думаю, что тут дело в образовании. Какая разница? Люди могут широко мыслить, независимо от образования. Понятно, что когда академический музыкант играет джаз, это может быть скучно; но если джазовый музыкант возьмется играть классику, это будет тоже странно. И даже если взять исполнения Моцарта великими джазовыми пианистами, зачастую это не очень удачно получается, потому что разные немножко вещи.

– «Был момент, когда меня учили нотам, но я честно все забыл и не хочу даже влезать в это» – насколько буквально эти ваши слова следует понимать? Вы действительно не знаете нот, они вам не нужны?
– В общем, нотами я не пользуюсь; слава Богу, вокруг хватает людей, которые их знают, и я все им могу объяснить. Но записывать их на нотную бумагу как-то отвык за многие годы. Обычно мне помогают люди, которые с нотами постоянно сталкиваются и для них это очень просто. Потому что периодически приходится все-таки записывать, чтобы кто-то сыграл. Когда нету времени показывать на пальцах, когда большой состав какой-то со струнными, духовыми... В данном случае показывать дольше, проще написать. Когда играет больше пяти человек, каждому ты уже показать не сможешь. Тем более что не все хорошо воспринимают на слух, а если ноты напишешь - они без труда сыграют.

– Тем не менее, «Весну», в отличие от предыдущих сольных альбомов, вы записали самостоятельно, без помощи других музыкантов, - почему?
– Ну да, так получилось. Совпали всякие обстоятельства личные... разные.

– Вы разделяете идеи Владимира Мартынова о «конце времени композиторов» и его последствиях? В книге «Казус Vita nova» Мартынов говорит, что музыка покидает традиционные места своего пребывания и идет туда, «где она могла бы осесть в виде некоего конденсата или выпасть в виде чудотворной благоуханной росы». Можно ли отнести эти слова к музыке, которую делаете вы?
– Наверное, в ней что-то от этого есть. По крайней мере, идеи его я, конечно, разделяю почти полностью. Что касается музыки Мартынова, то среди его сочинений последних лет мне все нравятся. Буквально на днях мы в Центральном доме художника сыграли замечательную «Элегию», которую он написал на стихи Александра Введенского, с Татьяной Гринденко и ее ансамблем. Нас свел, познакомил и подружил покойный Коля Дмитриев, директор клуба «Дом» (Клуб дом, по мнению журнала «Афиша», - «главное авангардистское заведение в Москве — вотчина неснобской интеллигенции». – ред.).

– С Татьяной Гринденко вам доводилось играть даже в Малом зале консерватории, где, в отличие от Концертного зала имени Чайковского, музыканты неакадемического направления почти не выступают. Чем вам запомнился этот эксперимент и можно ли ждать продолжения?

– Ну... так себе. Не для меня это все-таки, мне кажется. Чтобы я пел Шуберта и Перселла - это была идея Татьяны, кто же еще может придумать такое! Мне было не очень комфортно. Будет ли повторение - боюсь загадывать, я спокойно отношусь к любым планам, посмотрим.

– В то же время, вы слушаете много классики...
– Да, это и барочная музыка, и масса всего другого. Купил недавно все симфонии Шумана в исполнении Бернстайна. Бывает, слушаю совсем старые вещи XV или XIII века. Довольно долго жил с Малером, но уже давно его не слушал.

– По этому поводу не могу не вспомнить фразу Дмитрия Озерского: «“АукцЫон” - единственная группа, которая умудряется играть похоронный марш весело». Соединение похоронного настроения с весельем - важнейшая черта музыки Малера, не поэтому ли он вам так близок?
– Об этом я не думал. (Смеется.) Ну да, наверное.

– Когда «АукцЫон» записал альбом «Как я стал предателем» (1988), это считалось авангардным — «петь поперек всех размеров и нот», по вашим словам. В то же время вы часто говорите, что авангард не играете. Имеет ли вообще смысл такое понятие, как авангард? Сегодняшний авангардист ведь не знает, что впоследствии его так назовут.
– Авангард, наверное, существует, но тогда надо понимать и что такое арьергард (смеется) - тогда ты будешь в авангарде. Что может сегодня считаться авангардом, я не очень понимаю. Все, что мы сегодня слышим, в общем понятно, я могу это как-то идентифицировать и понять, что слышал уже нечто подобное. А авангард - это что-то такое, чего ты еще не слышал, что на тебя упало, а ты думаешь: «Как же так! Я такого не знал!» Но этого я, к сожалению, не слышал давно. Шестидесятые годы ХХ века, максимум семидесятые - после этого все новое закончилось в музыке. Или переместилось в область компьютеров. И это уже не так интересно слушать. Может быть, и не надо.

– Возможно, это вариант того самого нового бытования музыки, о котором говорит Мартынов?
– Возможно, хотя, мне кажется, он говорил все же о другой музыке, имея в виду музыку прикладную - для кино, театра и так далее. А может быть, он и сам этого не знает.

– Вы приняли участие в фильме «Дау», который посвящен биографии Льва Ландау и снимался с 2007 года, став знаменитым «кинодолгостроем»...
– Мы там участвовали как музыкальный ансамбль. Это не роль, мы там в кадре музыку делаем, и все. Не знаю, что войдет в фильм, но мы там играем и свои «музыки», и то, что из них было сделано специально для фильма. Мы очень старались, чтобы это не противоречило его исторической достоверности.

– «Немузыкальная мы страна. Если у людей до сих пор “Ласковый май” в ушах... Появись они сейчас - и опять стадионы будут собирать», - говорили вы два с половиной года назад. Эта ситуация не изменилась, если судить по вашим поездкам по стране?
– Думаю, что вкусы основной массы, в общем, не изменились, и боюсь, что это не только у нас. Я больших перемен не вижу, да и езжу не так много. А почему это, собственно, должно меняться? Если бы кто-то в масштабах страны что-то делал серьезное, если бы что-то происходило... тогда можно было бы говорить о том, поменялось что-то или нет. Но никто ничего не делает - я не говорю об артистах, я имею в виду перемены в общекультурном плане. А так как это все происходит в лучшем случае... да ни в каком не происходит! Более того, мне кажется, что все самое значительное изначально носит маргинальный характер.

– Из другого вашего интервью той же поры: «Страну затягивает в скуку. Я не вижу молодежи, которая бы поднимала высоко хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь флажочек». Нынешние протестные настроения для вас что-то меняет в этой картине?
– Нет, я их всерьез не воспринимаю. Не то что бы вся молодежь пассивна, но какой в этом смысл? Когда можно было что-то менять, надо было это делать, а сейчас уже и менять нечего - никто не позволит. Бессмысленные действия, на мой взгляд. Менять надо было минимум лет пять-семь назад, когда выборная система еще более-менее работала, и можно было выбирать еще что-то. А главное, что я даже не очень понимаю, против чего протестовать. Что изменилось за десять лет? Почему сейчас надо протестовать, а тогда не надо было? Я не очень понимаю.

Илья ОВЧИННИКОВ

Версия для печати

Тэги: Личность  Культура  Призвание  Музеи