Сергей Кравец: «Второе крещение России прошло почти без участия государства»

В чем особенности миссии Церкви сегодня, после «второго крещения Руси», -- размышляет руководитель церковно-научного центра и президент фонда «Православная энциклопедия» Сергей КРАВЕЦ.



Разные типы миссий

-- Согласны ли Вы с тем, что успех церковной миссии в царской России во многом объяснялся тем, что Церковь опиралась на государственный аппарат?

-- Вся история христианства свидетельствует: если мы говорим об обращении в христианство конкретного человека, то здесь без государства вполне можно было обойтись. Хотя иногда в действие вступали силы и помощнее, чем государство – вспомним историю обращения апостола Павла… Когда же мы говорим о просвещении народов, то оно всегда шло примерно одинаково – будь то в Ирландии, Болгарии или России.

Массовое крещение народа или племени всегда начиналось с обращения вождя, после чего вступали в силу какие-то государственные или протогосударственные (до-государственные) факторы. Мы часто вспоминаем святых равноапостольных Константина и Елену: превращение Рима за несколько лет из языческой империи, где христиан едва терпели, в христианское государство, несомненно, было связано с личным выбором императора. Рядом с императором появились христианские епископы, они стали его советниками. Гражданам Римской империи было ясно продемонстрировано, что император, его мать, двор принимают христианство.

Я думаю, один из наиболее ярких примеров вторичности роли государства в просвещении народа – то, что произошло в нашей стране после 1988 г. Давление снизу было настолько сильным, широкие слои населения настолько энергично стали требовать восстановления храмов, самоорганизовываться в общины и налаживать свою религиозную жизнь так стремительно, что даже Церковь в то время не была к нему готова, не говоря уже о государстве. Как сказал один румынский священник, Россия взорвалась в религиозном смысле, как котел с плотно загнанной крышкой. В Румынии, где религиозная жизнь потихоньку продолжалась и при социализме, такого быть просто не могло. Котел взорвался изнутри, никто из чиновников под ним не разводил огня. Лишь потом государство попыталось подстроиться, встроиться в религиозную жизнь.

Конечно, на Руси были и другие типы миссии, связанные с расселением монашествующих (XIV век), с деятельностью просветителей Стефана Пермского, Иннокентия Московского, дававших племенам письменный язык… Они приходили к этим народам не просто как бродяги, неизвестно откуда взявшиеся; за ними стояли две большие организации – русское государство и русская Церковь.

Но задачи государства и Церкви были некоторым образом распределены. Я бы сказал так: государство на первом этапе, особенно при покорении Сибири, думало о том, как территорией завладеть и как обеспечить безопасность, а Церковь думала, как там жить. Поэтому именно Церковь начинала учить коренное население распахивать землю, приносила элементы сельскохозяйственной культуры; любой монастырь тут же становился центром хозяйственной жизни. Церковь приходила не владеть, а уживаться. И, конечно, сибирские и северные приобретения России в XVI-XVII веках не удержались бы без появления там таких опорных хозяйственных точек.

Отчетливо видно, что эти два процесса шли практически параллельно, и у каждого была своя задача: государство ставит на присоединенной к России территории острог, а Церковь строит храм.

Там, где Церковь, всегда возникали школы, начиналось хотя бы минимальное просвещение, постепенное изменение архаичной племенной культуры. Эту цивилизационную функцию несла именно Церковь, потому что, если посмотреть состав сибирских экспедиций, трудно представить, что ее могли бы выполнить сами участники этих походов, в основном бесшабашные и отчаянные рубаки, часто с весьма авантюристическим прошлым. Но вместе с ними и за ними шли монахи и священники. Несомненно, была миссия по адаптации новых народов, эти народы перенимали элементы более высокой христианской культуры. Многим народам России Церковь дала письменный язык.

-- Многих смущают эпизоды силового внедрения Православия, нетерпимости к иноверцам, зафиксированные в том числе в исторических документах.

-- Давайте придерживаться исторических реалий. Прежде всего, я бы не сказал, что Церковь сама применяла к кому-то меры принуждения, жестокости, допустим, казни. Конечно, действовало государство. Другое дело, что некоторые такие действия инициировала Церковь – например, борьбу с ересью «жидовствующих», последователи которой были казнены. Однако я могу сказать абсолютно точно, что к иноверцам все это не имеет никакого отношения. Это всегда было связано только с ересями: Церковь боролась с теми внутренними течениями, которые разрушали христианское учение. Как бы соглашалась с тем, что это преступление настолько серьезное, что требует вмешательства государства.

На самом деле в русской церковной истории таких примеров очень немного. Я не знаю, как вела бы себя русская Церковь, если бы Россия все время подвергалась опасности ереси, но такого не было. Мы можем буквально по пальцам пересчитать те случаи, когда православное учение на Руси подвергалось опасности быть разрушенным из-за еретиков. Если мы вспомним историю Византии первых веков, там ситуация была гораздо более опасная: одно еретическое движение сменяло другое. У нас этого не было. Самый тяжелый эпизод в нашей истории – это, конечно, раскол и гонения на старообрядцев. Позже возникали различные протестантские движения, но это было уже в более поздний период, когда государство действовало полицейскими мерами, без больших казней.

С расколом погорячились

-- Однако старообрядцев все-таки и преследовали.

-- Совершенно очевидно, что более всего в церковной реформе было заинтересовано государство в лице царя Алексея Михайловича. Он был ее инициатором, и это никогда не скрывалось. Мощным толчком к этой реформе стало присоединение Украины.

Нужно понимать, что Россия присоединила тогда не просто какую-то территорию, а территорию, глубоко проникнутую западно-польскими традициями, в том числе традициями в области образования и богослужения, которые не совпадали с тогдашними российскими.

А русский государь к этому времени уже почти два века оставался единственным православным царем; другого суверенного православного государя в мире не было, о чем ему постоянно писали и напоминали, прежде всего – греки: ты должен заботиться обо всех православных на земле. Отсюда материальная и политическая поддержка, многочисленные дары, в межгосударственные договора вносились записи о том, чтобы другие страны не притесняли православных. Для Алексея Михайловича это было доминирующим моментом.

И вдруг обнаруживается, что его собственное государство отличается от всего остального православного мира, прежде всего – в богослужении. Был сделан вывод: мы отстали, с течением многих лет в наши книги внесено при переписке очень много ошибок, и мы должны реформировать богослужение, чтобы стать вровень с мировым Православием.

Дальше – как обычно, хотели как лучше, получилось как всегда: вместо греческих книг использовали венецианские, вместо великих греческих богословов обратились к западно-русской традиции, несвободной от католического и протестантского влияния, уже по этим причинам реформа прошла не так гладко.

И, конечно, абсолютно недооценили силу богослужебной традиции на Руси. Эта традиция еще с XV века опиралась на массовое недоверие к грекам, которые приняли унию (хотя потом из нее и вышли). Каждое обрядовое разночтение с течением веков обросло народными комментариями: для чего это нужно.

В результате люди, может быть, не самые прогрессивные, но твердые в своих убеждениях остались верны старой традиции. А новую традицию поддержали (помимо небольшого числа людей, понимавших смысл реформы) в основном те, кому все равно. Именно поэтому старообрядцы вошли в историю с таким мощным идеологическим зарядом, как борцы за старую истинную веру, которых гнали, сжигали и мучили никониане.

Хотя надо понимать, что практически все гонения на старообрядцев начались уже после того, как собор низложил патриарха Никона, к которому у царя Алексея Михайловича поначалу было огромное доверие. Он был очень скоро удален от дел, отчасти поэтому Алексей Михайлович стал применять всю мощь государственной власти – он почувствовал, что остался один.

Новых местоблюстителей и преемников Никона царь уже воспринимал совершенно по-другому – как тех, кем мог свободно распоряжаться. Еще в Константинополе возник идеологический феномен «царя-священника», «епископа внешних дел», который отвечает и за Церковь тоже. Алексей Михайлович эту ответственность на себя взял и стал решать проблему старообрядцев теми средствами, которые у него были, в том числе насилием.

Впоследствии эти противоречия между старообрядцами и православными «накручивались» и приобретали освященную временем псевдо-значимость. Наблюдательные греки уже в XVIII веке не могли понять, в чем, собственно, проблема, каковы основания для столь жесткого противостояния: двумя ли, тремя ли перстами человек осеняет себя крестным знамением – какая разница?

Но в том-то и дело, что к этому времени уже состоялись самосожжения раскольников, они успели объявить государя антихристом, и выйти из этого исторического противостояния было уже невозможно. Для дореволюционной России это, пожалуй, единственный случай, когда государство использовало мощные инструменты для подавления религиозных оппонентов.

Вообще, мы могли бы говорить о государственном насаждении Православия максимум до 1830-1840-х гг. В середине XIX века Россия присоединила столь обширные среднеазиатские территории, что православные перестали быть доминирующей частью населения страны, и политика государства стала меняться.

Некоторые считают, что до выхода манифеста о свободе вероисповедания в 1905 г. исповедовать в России можно было только Православие – это, конечно, не так. Была масса разрешенных религий: были католики со своими храмами и семинариями, были иудеи, очень много мусульман. А в 1905 г. разрешили ранее запрещенные секты, к коим относились, к сожалению, и старообрядцы, причислявшиеся к раскольникам. 1905 г. – это расцвет ранее запрещенных сект, в основном протестантского толка.

Я бы не стал преувеличивать масштабы действия этого закона, он все-таки был рассчитан не на миллионы людей, исповедующих традиционные религии. Правы те, кто говорят, что был изменен принцип: любые ограничения по признаку вероисповедания были отменены. Идеологически это было очень важно, но с точки зрения исторических результатов закон прошел практически незаметно.

Церкви важно сохранить слово

-- В чем особенности миссии Церкви сегодня, после «второго крещения Руси»?

-- Главная миссия Церкви -- быть дорогой к Богу. Из нее следует все остальное. Церковь не создавалась как благотворительная или идеологическая организация. Если мы внимательно читаем Евангелие, то должны заметить, что Христос всегда обращается к человеку, а не к организации. В этом смысле Православие сохранило наибольшую чистоту.

Еще в конце XIX веке один католический епископ говорил, что Православие – самое эгоистичное направление церковной мысли: оно всегда говорит, что нужно спастись самому, а уж потом тысячи будут спасаться вокруг. Твоя задача – спасти свою душу. Это так и есть, и это никак не изменилось. И мне кажется, что очень многие претензии к Церкви идут от непонимания, зачем она нужна. Говорят -- «Церковь должна заниматься тем-то», но почему? Церковь устроена Христом только для спасения людей. Другое дело, что Церковь должна научить людей, как спасаться – об этом тоже сказал Христос: «идите, научите все народы» (Мф, 28:19).

Но это не значит, что Церковь должна, например, поднимать образование. Я помню, у меня был разговор с покойным Патриархом Алексием (Ридигером) об образовании, культуре, я горячо отстаивал некоторые идеи, и он мне сказал: «Когда вы предстанете пред Господом, Он же не спросит, сколько языков вы знаете или сколько книг издали. Он будет спрашивать совершенно о других вещах. Вы могли приехать в больницу – и не приехали; могли дать милостыню – и не дали; могли помочь – и не помогли». Собственно, об этом будет речь, и именно для этого Церковь.

Поэтому Церковь должна научить человека различению: есть Истина и есть ложь, есть добро и есть зло. И свидетельствовать о добре и о зле. Помните, как говорил апостол Павел: «грех не вменяется, когда нет закона» (Рим, 7). Но закон-то есть! Христос принес в мир закон любви, закон добра и милосердия. И Церковь должна свидетельствовать, что добро – при всей амбивалентности современной эпохи – все равно остается добром, а зло злом, как бы оно ни прикрывалось разными вещами. И это свидетельство, конечно, вызывает у части людей раздражение.

Другое дело, что здесь очень важна мера. Когда ты свидетельствуешь о добре и зле, пытаясь использовать современный язык и понятия современной культуры, сами эти понятия начинают уводить тебя в сторону и размывать смысл твоего свидетельства, потому что они сами размыты. Работая с ними, ты всегда попадаешь в ситуацию: тут выразился не совсем точно, там не вполне – в какой-то момент эти мелочи накапливаются и оказывается, что и говоришь ты уже о другом.

Можно говорить на языке любой культуры, но ты должен сохранить чистоту понятий. Иначе то, что ты будешь передавать, перестанет быть учением Христа. Миссионер должен все время проверять себя: говоря языком рок-культуры, или панк-культуры, или воинского устава – ты сохраняешь учение в его Евангельской первозданности? Ведь именно его просил и поручал распространять Христос. Если нет – значит, что-то не так со средствами коммуникации. А история – и не только нашей страны – показывает, что увлечение тем, что можно обобщенно назвать «гаджетами», не проходит бесследно с точки зрения сохранности той информации, которую ты должен донести.

Мы живем в эпоху, где «слово сказанное есть ложь». Любая произнесенная, облеченная в словесную оболочку мысль сразу теряет свое значение – получаются слова, слова, слова… Это очень яркий признак неких цивилизационных сдвигов, потому что вообще-то наша цивилизация – это цивилизация слова, слово всегда ценилось очень высоко. И если слово теряет свое значение, прежде всего значение точности и достоверности, то это значит, что что-то другое идет на смену.

Для меня как человека, всю жизнь работающего со словом, это кажется просто катастрофичным. Слово – печатное, устное – пока еще доминирует, но утрачивает позиции как средство коммуникации: люди все больше используют бессловесные средства, прежде всего визуальные. А это очень сильно должно изменить и способ мышления, потому что в работе со словом всегда три стороны: тот, кто формулирует слово, слово само по себе и тот, кто его воспринимает, расшифровывает. Как только слово заменяется на визуальный образ, расшифровывать уже не надо.

Однажды мой учитель литературы сказал, что катастрофа хуже ядерной бомбы произошла, когда Сергей Бондарчук выпустил фильм «Война и мир». До этого во всех школах России были сотни тысяч князей Болконских и Наташ Ростовых, а с выходом этого кино они закрепились в одном образе. Это было начало, а сейчас слово все больше и больше вытесняется изображением. Психологи очень много об этом пишут, говорят, что в этом случае идет недозагрузка очень важных мозговых функций, люди меняют и поведение, и восприятие.

Кстати, это не единственный цивилизационный сдвиг, который мы наблюдаем в наше время. Если посмотреть на героев культуры и цивилизации начала XX века, то все они были людьми. А главный герой массовой культуры начала XXI века – это уже не человек: это аватар, волшебник (пример – Гарри Поттер), хоббит, демон, смешарик… А человек перестает быть героем, перестает быть интересным. Самые удачные, самые популярные герои – не люди. Это началось, я думаю, тоже с кино, со «Звездных войн», одного из первых суперкассовых фильмов.

Я думаю, что Церкви, как и другим институтам, основанным на слове, придется очень тяжело. На мой взгляд – может быть, я очень консервативен – задача Церкви в сохранении слова, а не в том, чтобы подстроиться под новые течения. В Евангелии нет завета «делайте все со всеми и подстраивайтесь – и будете всеми любимы» -- иначе бы каждую Литургию не звучали слова о блаженстве гонимых за имя Христово.

Если мы слышим это на каждой Литургии, если Христос настолько серьезно об этом говорил, почему бы нам не быть готовыми к тому, что имя Его снова будут «нести яко зло»? Это могут быть обвинения в ретроградстве: вот, мы все привыкли к визуальному общению, а Церковь зачем-то сражается за слово.

Фото: Седмица.ру

Подготовил Игорь ЦУКАНОВ

Версия для печати

Тэги: Церковь  Общество  Миссия