На детской площадке

На детской площадке все предсказуемо: песочница, качели, разговоры о животиках-кашках-кружках. Но непредсказуемы они сами, дети. Непредсказуемы и жизненные ситуации, которые замечаешь, отрываясь на «прогулочный» час от обычной житейской суеты.



Карусель

На детской площадке мой малыш крутится на карусели. Один. Он с блаженной улыбкой едет по кругу, я раскачиваю его. Вдруг -- резкий рывок: это чья-то рука остановила карусель. Сын насупился, я недовольно оборачиваюсь. Рядом -- молодая... кто: узбечка? таджичка? А может, вообще, кореянка? Я плохо разбираюсь в национальностях, тем более когда мозг атакован шквалом обидных мыслей: «Почему она сама полезла? Не попросила остановиться, как будто нас здесь нет. А если бы мой ребенок упал?»

Я пытаюсь «включить» православное смирение, но замечали ли вы когда-нибудь, как много мы можем вытерпеть и простить другому в храме и как мало -- в нашей обычной жизни? Через минуту мы обе слегка подталкиваем карусель, делая вид, что не замечаем друг друга. И вдруг наши дети -- мой сивенький я трехлетка и ее годовалая смугляночка -- начинают улыбаться.

А раз карусель плывет по кругу, то их улыбки достаются и мне, и ей, и тому несчастному насупленному бомжу, что обшарил урну и теперь отдыхает на краешке скамейки в ожидании, когда прогонят.

Глядя на разделенную нашими детьми радость, и мы с незнакомой мамочкой впервые осмелились взглянуть друг на друга. Есть очень важные вопросы истинности веры, есть очень важные вопросы миграционной политики, но почему-то, пока крутилась карусель, думалось только о том, что все мы созданы Богом для счастья. И если бываем несчастны, то не потому ли, что не можем так же открыто улыбаться друг другу, как наши разные дети на одной карусели?

Собачье счастье

Внимание всех, кто находится сегодня на детской площадке, привлекают мужчина и женщина пенсионного возраста, суетящиеся вокруг бездомной собаки. Большая рыжая псина не верит в свое минутное собачье счастье. Она то принимается жадно хватать корм из поставленной перед ней пластиковой миски, то крутится волчком перед своими кормильцами, преданно заглядывая им в глаза. Мужчина и женщина увлекаются беседой:

-- Я давно бездомных собак прикармливаю, -- объясняет мужчина. -- Вон, видите, мой подъезд, я там часто миску выставляю.

-- Какой вы молодец, правильно, -- одобряет женщина. -- Жалко их.

Всю эту сцену наблюдает бездомный старик, присевший на краешек скамейки. У него нет одутловатого синюшного лица, как у законченных пьяниц, но седые нечесаные волосы, замызганная непонятная одежда и, главное, характерный запах выдают в нем именно бомжа. Он смотрит долгим тяжелым взглядом, и его напряженная, натянутая, как тетива лука, спина «кричит».

Должно быть, он не испытывает голода, вдоволь наевшись на любой помойке. Но когда в последний раз он слышал участливое слово не себе подобного, а человека из нашего мира, в котором сам не смог удержаться? И на нашей площадке он не больше переполненной урны, у которой примостился: все видят, и никто не замечает...

Наконец бомж поднимается со скамейки и, волоча большую клетчатую сумку «челноков», медленно уползает прочь, в какую-нибудь не заколоченную коммунальщиками дыру. Вслед за ним, пометавшись между доброхотами, срывается с места большая рыжая псина. Наверное, она тоже понимает, что люди и собаки без определенного места жительства по-настоящему нужны только друг другу.

Праведный гнев

Перед грозой душно и томно. На детской площадке капризничают ребятишки. В запаренном состоянии опускаюсь на скамью: наконец-то удалось «утрясти» младшую, и теперь надо следить только за одним трехлетним, «нарезающим» круги по всему двору, словно в подтверждение любимого невропатологами диагноза «синдром гиперактивности». Вдруг раздается истошный детский плач. Из всех громких звуков именно этот больнее всего бьет по напряженным родительским нервам.

Во двор перед нашей площадкой стремительно выкатывает детская коляска. Толкающая ее мамочка бежит бегом, ребенок-девочка примерно полутора лет заливается криком. Все сочувствующе -- знакомая ситуация! -- поворачиваются в их сторону. И тут происходит следующее. С криком «Ты мне надоела!» мама выхватывает дочку и рывком опускает -- если не сказать бросает -- на асфальт. А сама с коляской убегает дальше.

Девочка стоит и плачет одна посреди шумного двора, где постоянно снуют машины. Медленно, давая возможность матери вернуться, подхожу к ребенку. Она стоит на асфальте босыми ножками: бритая голова с большим шрамом, недорогой джинсовый сарафанчик, зареванная мордашка. Глажу и прижимаю ее к себе, но никак не могу успокоить, а внутри нарастает «праведный» гнев. Проходит долгих десять минут.

Наконец моя соседка оказывается догадливее и идет в ту сторону, где скрылась девочкина мама. Возвращаются они вдвоем. Оказывается, мать плачущей малышки пряталась за углом дома, таким образом наказывая дочку. Бросив ее назад в коляску с шипением «Ну я тебе дома устрою», она опять же бегом удалилась в том направлении, откуда приехала. Мне долго не успокоиться. В голове одна за другой меняются гневные речи...

-- Бедная женщина, -- говорит вдруг моя соседка. -- Она где-то в общаге живет, там одни алкаши. Наверное, надругался кто-нибудь над ней, а теперь она мучается и на ребенке вымещает.

И сразу перед глазами встали не замеченные вовремя детали: какая у них старая разбитая коляска, как бедненько одета эта мама, что она сама по возрасту -- вчерашний ребенок. Надо бежать вслед... Но она уже уехала, а адреса никто на площадке не знает.

Счастливица

-- Девочки, можно я немножко с вами посижу?

Элегантная, ухоженная женщина преклонных лет с такими словами опустилась на нашу скамейку. Без пакетов -- значит, не из магазина. Без детей -- значит, не занята внуками.

-- Гуляю я здесь, -- ответила она на изучающий взгляд. Женщина представилась Валентиной Петровной и явно приглашала всех к разговору.

-- А вы знаете, девочки, сколько мне лет? Семьдесят пять!

Ну какая же «девочка», независимо от возраста, откажется оценить другую женщину, так смело называющую свои года? Валентина Петровна стала центром всеобщего внимания. Выглядела она на шестьдесят с небольшим. Валентина Петровна очень долго расхваливала свою жизнь. Какой у нее замечательный сын, правда, живет далеко и видятся они редко, какая чудесная квартира с новым дорогим ремонтом, какой необыкновенный муж.

-- Я -- счастливая женщина! -- повторяла Валентина Петровна, и все мамочки на детской площадке рассматривали ее как диковинку. Ну в самом деле, часто ли встречаются у нас люди, еще и преклонного возраста, готовые на такие смелые заявления? Здесь бы и поставить точку, но Валентина Петровна не унималась. На подъеме, с горящими глазами, женщина громко расхваливала мужа. Какой он умный -- педагог, профессор; какой он правильный -- ведет здоровый образ жизни: раздельное питание, еда приготовлена только на пару, никакого курения и алкоголя, каждый день бегает.

-- А ведь ему семьдесят семь, девочки! Вы знаете, скольких он друзей схоронил! Но он не любит говорить об этом. Ему врач сказала, что он до ста лет проживет. У него такие чистые сосуды -- у молодых таких нет.

Валентина Петровна говорила без конца. И чем больше выдавала подробностей из своей жизни, тем больше вытягивались у слушательниц лица. На эпизоде, какие Валентина Петровна пекла раньше вкусные пироги -- до того, как они стали правильно питаться, -- одна молодая и нетерпеливая мамочка не выдержала:

-- Да испеките вы этот пирог! И съешьте!

Валентина Петровна от этих слов «сдулась» как воздушный шарик.

-- Не переживайте, у меня все хорошо, -- чуть слышно заверила она молодую мамочку, посмотрев умными печальными глазами.

-- А вы бы сходили в храм, свечку поставили, -- выдала моя знакомая, уже «продвинутая» в православных делах Люда.

-- Уже ходила, -- тоном, в котором звучало «бесполезно», ответила «счастливица». Она быстро распрощалась и ушла.

-- Бегай не бегай, а от смерти не убежишь, -- грубовато подытожила нетерпеливая мамочка. Говорить больше было не о чем, впечатление было тягостным, и ситуацию спас дождь, так кстати разогнавший всех по домам.

(продолжение следует)

Елена МИЛОВИДОВА

Версия для печати

Тэги: Дети