Историк протоиерей Георгий Митрофанов был активным участником переговоров, предшествовавших объединению РПЦ с Русской Православной Церковью Заграницей. Мы попросили его дать оценку этому событию и тем последствиям, которые оно имело для обеих Церквей.
Разноликий консерватизм
- РПЦЗ, собравшая в эмиграции осколки консерватизма, сформировала свою специфическую церковную субкультуру. Как вы считаете, этот «консервативный» опыт помог нашей Церкви после объединения или наоборот?
- В вашем вопросе звучит уверенность, что РПЦЗ нынешняя во многом воспроизводит РПЦЗ Собора в Сремских Карловцах 1921 года, где, собственно, она и возникла. Я думаю, что эти Церкви все же отличаются друг от друга – как не похоже нынешнее русское зарубежье на русское зарубежье периода 20-х годов.
- В чем же отличие?
- Безусловно, вокруг Русской Православной Церкви Заграницей стали собираться священнослужители и миряне более консервативного переживания церковной жизни. Хотя я бы отметил, что и по сей день консерватизм РПЦЗ ориентирует ее на сохранение форм Русской Церкви синодального периода, а не Московской Руси. Но на самом деле все это условно. Достаточно вспомнить, что на соборе 1921 года половина епископов и больше половины духовенства высказалось, например, против документов, в которых говорилось о необходимости восстановления монархии с династией Романовых во главе. И только большинством голосов политизированных мирян был принят документ, где этот призыв восстановить в России династию Романовых содержался.
Уже на этом соборе представители зарубежной Церкви предстали как люди разных воззрений. Это были русские беженцы. Безусловно, так называемая карловацкая синодальная церковь, как ее у нас любили называть, вбирала в себя, в ряды своих пасомых людей более правого настроения. Но на самом деле и консерваторы, и либералы - что дореволюционной России, что в русской эмиграции первой волны – были куда более выразительны, образованны и, как ни странно, толерантны, чем нынешние консерваторы и либералы как в нашей церковной, так и в политической жизни. Достаточно вспомнить таких не похожих друг на друга иерархов, как митрополит Антоний (Храповицкий) и митрополит Евлогий (Георгиевский). Сегодня тот же митрополит Евлогий является символом церковного либерализма, церковного модернизма и т.д.
- А что из себя представляет нынешняя РПЦЗ?
- Говоря об РПЦЗ на рубеже XX и XXI веков, нужно говорить о Церкви, объединившей в своих рядах очень разных людей. Но в ней безусловно доминировал охранительный элемент. Они мечтали остаться русскими православными христианами в изгнании, уже не надеясь на возвращение в советскую Россию. Они жили и воспитывали своих детей в мифе о той России, которую потеряли их предки. Вот это неадекватно большое значение русской темы в их мировоззрении, восприятие церковной жизни как атрибута русскости было для них особенно характерно. Отсюда постоянная обращенность к России и чувствительность к ее политике. Причем, в политическом отношении настроения представителей зарубежной Церкви очень менялись – от первоначальных твердокаменных монархистов до адептов, например, генерала Власова, политическая платформа которого была более чем демократична и который принимал результаты февральской революции, считая ее подлинно народной, и т.д.
Впрочем, при всех изменениях политических позиций антибольшевизм оставался неизменным. Оставалось глубокое убеждение в том, что коммунизм является привнесенным в русскую жизнь явлением, которое, как заразная болезнь, должен когда-нибудь пройти. А пока болезнь не прошла, они считали себя призванными сохранять не столько богословское знание, которым уже и не обладали в 60-70-х годах, сколько обрядовое благочестие. Обрядовое исповедание веры – вот что более и более доминировало в сознании представителей Зрубежной Цекви. Наиболее образованные и чуткие понимали, что это тупиковый путь. Они были открыты для разного рода богословских идей. Тем не менее, наблюдая историю РПЦЗ, можно констатировать постепенное угасание в ней пафоса богословского творчества.
Этот охранительный дух – «мы изгнанники и хотим хоть что-то сохранить, не пытаясь ничего преумножить» - он оказывался созвучным настроениям многих православных христиан в Советском Союзе. И все это увековечивалось в сознании многих книгами, издававшимися Зарубежной Церковью и попадавшими в Советский Союз тайными путями. Книгами, несшими на себе печать изжившего себя богословия XIX века.
Конечно, здесь была ностальгия по стране, которая еще недавно была «Святой Русью» и затем за несколько десятилетий превратилась в цитадель мирового безбожия, в империю зла. Зарубежники, с одной стороны, не мыслили своей жизни без России, и в то же время видели в Советском Союзе страну, где победили самые темные силы мироздания.
- При этом они смотрели на «империю зла» со стороны развитых и демократических стран.
- Конечно. Общаясь представителями зарубежного духовенства, я убедился в том, что это люди, очень хорошо адаптировавшиеся в западной жизни. Они, конечно, по русской привычке, любят критиковать западный мир. Но они осознают, что вот этот легко разрушаемый и уязвимый феномен православной Руси в изгнании стал возможен только потому, что они живут под защитой стабильного и плюралистичного западного мира. Противопоставляя себя этому миру, они уже не могут жить без него. Поэтому на бытовом, мировоззренческом, даже социально-психологическом уровне жизнь в возрождающейся сегодня России представляется для них приятной лишь в малой, гомеопатической дозе. А свое постоянное местопребывания они обретают там.
Зоны влияния
- Не кажется ли вам, что за последние годы, когда был взять курс на сближение с РПЦЗ, здесь, в Росси, мы потеряли свое лицо и приобрели другое, «зарубежное»? Наши СМИ живут их исторической мифологией, мы живем их богословием, их благочестием.
- Все наоборот. Есть огромное количество иммигрантов уже четвертой, наверное, волны – нынешних переселенцев из постсоветской России. Наши бывшие сограждане наполняют зарубежнические приходы, и жизнь этих приходов меняется. Она все более и более напоминает жизнь наших приходов. Там тоже появляется дух иждивенчества, равнодушия, безответственности за судьбу своей общины. Приходы Зарубежной Церкви с удивлением констатируют, что приток новых русских не столько помогает развитию их общинной жизни, сколько разрушает то, что было создано ранее и держится еле-еле в силу естественного умирания представителей прежних волн русской эмиграции.
Я бы сказал так: консерватизм РПЦЗ на фоне нашего фундаментализма кажется весьма либеральным. Когда наши фундаменталисты – фундаменталисты именно от серости, от нежелания знать что-либо кроме очередной формы тоталитарной идеологии – доходят в своих рассуждениях о Церкви и России до таких понятий, как «православный сталинизм», любой самый консервативный зарубежник приходит в ужас.
- Но в начале 90-х годов имена отца Александра Шмемана, владыки Василия Кривошеина, митрополита Антония Сурожского звучали как ориентиры. РПЦЗ в богословском ключе всегда была их антиподом. Сегодня и в России эти имена стали звучать почти как еретические.
- Это утверждение совершенно не оправданно. Тенденции, о которых вы говорите, никак не связаны с воссоединением. С нашим непреодоленным тоталитарным православным марксистско-ленинским мышлением мы еще долго будем тяготеть к такому богословскому упрощению, к превращению православной веры в набор таких вот даже не мифологем, а идиалогем националистически ксенофобского и алармистского характера. Об этом не раз говорил тот же отец Александр Шмеман, который главную опасность в религиозной жизни видел, прежде всего, в усилении в ней идеологии.
- И все-таки есть мнение, что мы поторопились с воссоединением.
- Наоборот. Я не раз во время наших переговоров говорил о том, что мы объединяемся слишком поздно и слишком быстро. Для нас ведь, на самом деле, в этом объединении было бы важно не столько перенимание их охранительно-консервативного духа, их ностальгических настроений по Руси, которой в действительности и не было никогда. Важным было научиться у РПЦЗ способности сохранить себя как активную церковную организацию через свои общины и через свои епархии в условиях общества, где Церковь действительно отделена от государства. Сохранение это оказалось возможным благодаря тому, что они во многом следовали уставу и определениям о приходском и епархиальном управлении Собора 1917-1918 годов, которые у нас в стране не были реализованы. А ведь эти определения были направлены на то, чтобы активизировать инициативу мирян и простого духовенства в созидании церковной жизни. Мне казалось, что именно этот аспект их церковной жизни и значим для нас, именно он должен быть перенесен на нашу почву. Но этого не произошло. Я очень жалею, что наш объединительный процесс начался не в конце 80-х. Тогда Зарубежная Церковь была сильнее и могла более плодотворно повлиять на нас – научить нас ответственно относиться к церковной жизни на уровне мирянина, прихожанина. Мы же объединились с РПЦЗ, уже сильно разбавленной советскими и постсоветскими иммигрантами.
- То есть Вы считаете, что объединение с РПЦЗ не оказало на Русскую Церковь значительного влияния?
- Если говорить в целом – нет, не оказало. Но, с другой стороны, Зарубежная Церковь стимулировала в нашей церковной жизни тему новомученичества. Ведь такого глубокого и осмысленного почитания новомучеников, как у них, в Русской Церкви не было. Как раз здесь литература русского зарубежья – в частности, исторически не очень достоверная и стилистически не очень выдержанная книга «Новомученики российские» протопресвитера Михаила Польского сильно повлияла на советских православных христиан. Я это по себе могу сказать. Пафос вины перед новомучениками, ощущение, что мы не гордиться должны тем, что у нас столько новомучеников, а стыдиться того, что сделали возможным уничтожить сколько хороших людей, что мы действительно опустошили сами себя, потеряв их – вот этим мы обязаны РПЦЗ.
- Произошло ли де-факто объединение наших Церквей? Или между нами по-прежнему проходит черта непонимания и в чем-то даже отчуждения?
- То, что произошло пять лет назад, было событием естественным, но в чем-то глубоко трагичным. Не бесспорной является точка зрения Зарубежной Церкви на то, что она должна остаться, прежде всего, Русской Зарубежной Церковью в изгнании. Я думаю, православный христианин, живя за рубежом, не должен отделять себя от той жизни, которая его окружает. Ведь первые христиане широко смотрели на мир. Они менее всего думали о том, чтобы остаться еврейскими патриотами во Христе. Дух христианского универсализма открывал для них мир, прежде всего мир замечательной Римской империи. Замкнутость, стремление жить в культурно-национальном гетто всегда мешала РПЦЗ.
Объединившись церковно, мы так и не объединились по существу. Они остались в своем мире – угасающем, умирающем, постепенно размывающемся новыми русскими, приезжающими отсюда. А мы остались в своем состоянии внешнего величия, получив возможность приобщиться к тому, что на самом деле нас не так уж и волнует – к регалиям русского зарубежья. К чисто внешним вещам, которые ничего не меняют по сути.
Что сделало наше объединения не столь выдающимся событием? Именно то обстоятельство, что за эти десятилетия XX века сформировалась страна, которая невместима в сознание потомков эмигрантов первой волны. В то же время они со всеми своими ностальгиями, с обещаниями, дававшимися еще их отцами и дедами вернуться сюда, оказались не способны вернуться. Многие пытались заниматься здесь бизнесом, политикой. Они все почувствовали, что не могут адаптироваться в этой совершенно неожиданно проявляющей себя по отношению к ним родине их предков.
Александр ЛЕВИН
Версия для печати
Тэги:
Церковь
Общество
Церковное управление
Раскол
История