Увлечения: Экстремалы
Большинство наших собеседников считают, что экстрим — занятие не для православных христиан. Но существует и другое мнение

Евгений Горшков, менеджер в частной компании, 40 лет; экстремальный дайвинг:
— Я имею разрешение на работу инструктором международной ассоциации дайверов PADI. Первое правило этой организации — запрет на погружение свыше 41 метра. Ну а мы с друзьями ныряем на 100 метров. На такой глубине тебя окружает темно-зеленая мгла, хотя еще не полный мрак. Даже читать можно. Но живности никакой. Вся красота заканчивается на глубине 20-25 метров. Дело в том, что свет преломляется, и глубже совсем нет красок. Каждый цвет имеет свою глубину преломления. Красный, к примеру, ломается раньше других. На глубине 12-15 метров из раненой рыбы вытекает кровь ярко-зеленого цвета, хотя на самом деле она, конечно, красная. Зато на глубине есть то, что романтические люди называют «зовом бездны».
Из-за угрозы «кислородного отравления» «на воздухе» (т.е. с баллонами, наполненными обычным воздухом) ниже 40 метров не погружаются. В таких случаях в баллоны забивают другую смесь газов, без кислорода. Но для меня это слишком сложно и скучно, и я ныряю «на воздухе».
Воздействие глубины до конца не изучено. Но все знают, что поведение человека на глубине становится неадекватным. Азот, находящийся в крови, под огромным давлением образует пузырьки, и наступает «азотное опьянение». Кто-то начинает танцевать, кто-то — срывает с себя оборудование. Если всплыть слишком быстро, пузырьки не успеют раствориться и могут попасть в сустав или в спинной мозг — тогда наступает паралич. Поэтому существует так называемая таблица декомпрессии: специальные компьютеры высчитывают время, которое нужно выстоять на определенном уровне при всплытии. Декомпрессионная таблица для американских военных дайверов заканчивается на метке 90 метров. Считается, что глубже даже военным нырять нет необходимости.
Вообще, человеку не стоит знать, что существует глубина свыше 40 метров. За этой границей начинаются необратимые процессы в мозгу, и туда тянет. Наверное, это сродни наркотической зависимости от веселящего азота. Когда меня спрашивают: «Зачем вы туда ныряете?» — я честно говорю: «Для того, чтобы вернуться. И чтобы сказать: я смог это!» Ощущения с каждым погружением не смазываются, каждый раз испытываешь все то же удовольствие и желание погрузиться! И страх... В этом, наверное, смысл — преодолеть этот страх, подчинить его себе. И тогда можно думать, что ты чего-то стоишь.
Получается, основная угроза для дайвера исходит вовсе не от морских обитателей, а от глубины. Хотя если мурена укусит за палец, то сразу не умрешь, конечно, но заражение возможно: зубы у нее грязные, она питается падалью. Есть такая красивая рыбка — крылатка, с похожими на вуаль плавниками и хвостом. Говорят, ее яд смертелен. Морской еж царапнет — и температура у человека поднимается до 42 градусов. Стоунфиш («рыба-камень») — она валяется на дне, похожа на камень, заросший водорослями. До нее вообще дотрагиваться нельзя, у нее смертельный яд.
На самом деле в экстремальном дайвинге нет ничего хорошего. Достаточно мрачное занятие. В сентябре прошлого года при погружении на 120 метров погиб мой единственный близкий друг. Смерть наступила от острой сердечной недостаточности. На собственном опыте я понимаю, что все это рано или поздно заканчивается одинаково. Это по сути вызов Богу. Я начал заниматься дайвингом уже после того, как крестился (а крестился я в сознательном возрасте). Но раньше как-то не задумывался об этом противоречии. Теперь, задавая себе вопрос о том, правильно ли это, я понимаю, что нет. И все-таки пока не могу бросить это дело. В сентябре, через год после того, как погиб мой товарищ, я должен оказаться на месте его гибели, чтобы прибить табличку на скалу. А уж после этого 40 метров — предел. Может, сноуборд попробую.

Анастасия Кадрова, 21 год; парашютный спорт:
— Парашютным спортом я занимаюсь четыре года. Совершила 166 прыжков. Для получения разрядов это очень мало. Как началось? Друзья спросили, чего я хочу на день рождения, и я ответила: прыгнуть с парашютом. Мне это устроили. Я прыгнула — было страшно, весело и здорово, я была довольна, что перешагнула через свой страх, но мне захотелось еще. Прыгнула несколько раз — и окончательно увлеклась...
Страх бывает двух видов: неосознанный, когда ты не понимаешь, что происходит, и осознанный. Со временем, когда осваиваешься, паника проходит, но здоровый, контролируемый страх остается, без него никак. Если человек в прыжках совсем не будет бояться, это может плохо кончиться. Отдаю ли я себе отчет в том, что какой-то прыжок может стать последним, что мое увлечение опасно для жизни? Я знаю, что опасно жить. Моя мама боится за меня каждый день, но за все то время, как я прыгаю, со мной ни разу ничего не случилось, а она шла по рынку и сломала ногу. Как предписано, так и будет.
Буду ли прыгать, когда появятся дети? Пока не знаю. Буду ли против, если захотят прыгать дети? Если мальчик — то пусть, а если девочка — я подумаю. Но, пожалуй, нет...

Павел Федоров, 23 года; аспирант Университета физкультуры, кафедра «Теория и методика прикладных и экстремальных видов спорта» :
— Занимаюсь разными видами спорта: альпинизмом, парашютом, немного дайвингом и сноубордом. Они дают непередаваемые ощущения, вряд ли доступные в обычной жизни. Это необязательно чувство опасности.
Альпинизм — значит красивые горы, дружная команда, сложные задачи, которые надо суметь решить в данном конкретном случае: в зависимости от погоды, маршрута, от того, какое настроение у команды, какое снаряжение. Конечно, в горах опасно — они ошибок не прощают. Все мелочи сложно учесть даже тем, кто знает эти конкретные вершины. Поэтому каждый год лавиной кого-то засыпает...
Дайвинг позволяет заглянуть в подводный мир. Там фантастические рыбы, необычные растения, останки затонувших кораблей. Всего этого не увидишь около поверхности. Но в обычном дайвинге экстрим сложно найти. При соблюдении несложных правил это хороший, познавательный отдых. Другое дело ныряния в пещеры. Или под лед зимой — оборудование не всегда выдерживает, и возможности всплыть меньше, потому что майна, через которую погружаются, небольшого диаметра, и если подо льдом ее потерять, пробить снизу лед толщиной двадцать сантиметров практически невозможно, а кислорода на час примерно...
Сноуборд — это весело. В нем ничего страшного нет, если кататься в городе и не прыгать с отвесных трамплинов.
А парашют — это завораживающие виды сверху, особые звуки, особая тишина...
Да, неоправданный риск — искушение. Но серьезный спортсмен, совершая прыжок, соблюдает все условия техники безопасности. Его риск просчитан, оправдан.
И потом, что не опасно? Если взять статистику, то гораздо больше шансов погибнуть в автомобильной катастрофе. Например, попасть под машину, переходя в Москве улицу.

Егор Отрощенко, 32 года; авторалли:
— Еще в детстве у меня была мопедно-мотоциклетная компания, так что навыками вождения я овладел давно. Класса со второго катаюсь на мопедах, с пятого — на мотоциклах, а как стал постарше — на автомобилях. Я всегда хотел заниматься автоспортом, и когда один мой приятель, автораллист, предложил мне занять место штурмана, с радостью согласился. Я сижу справа от водителя. И от того, что говорю пилоту, зависит наша с ним жизнь. Если перепутаю левый поворот с правым, он уйдет не в ту сторону — мы разобьемся. Но когда хочешь жить, концентрируешься. Я могу забыть до соревнований оформить нужную бумажку, но трассу не путаю никогда.
В идеале между штурманом и пилотом должно быть полное доверие. Так, к примеру, если они быстро едут вдоль бетонной стены и штурман вдруг говорит повернуть на стену, пилот должен это сделать: а вдруг там щелка, через которую можно проскочить? Конечно, чтобы так было, нужно много ездить вместе, привыкать, понимать друг друга, чувствовать...
Мне нравится рев машин, нравится, когда красиво проходишь поворот. Особенно когда понимаешь, что если ты на пять секунд быстрее проедешь этот отрезок, то придешь первым, и значит, ты верно читаешь трассу... Мне нравится дух соревнований. Просто кататься по кругу неинтересно, должны быть соперники.
Насколько сочетаемы с верой в Бога экстремальные виды спорта? Думаю, авторалли только с натяжкой можно назвать экстремальным. Современные средства безопасности так надежны, что предохраняют от самых страшных аварий. Вероятность разбиться насмерть у нас не больше чем у обычного автомобилиста. Какой-то риск, конечно, есть. Но ведь существуют гораздо более опасные виды спорта — например, прыжки с парашютом. Там ты зависишь от механизмов, которые могут отказать в любой момент. А в своем автомобиле я знаю наизусть, как сработает любая его часть.

Михаил Степанов, 37 лет:
— Я в молодости облазил все горы в Крыму, на Кавказе, на Эльбрус ходил, в Хибины... Но одно происшествие произвело переворот в сознании. Я тогда задумал совершить сольное восхождение, о чем мечтает каждый альпинист. В гору-то я поднялся, а на обратном пути сорвался и полетел — сначала по вертикальному склону, едва касаясь земли, потом вдоль отвесной стены в свободном полете, потом опять катился по земле — и скорость падения все увеличивалась. Летел я настолько долго, что успел понять: это конец. Ни за что не мог уцепиться, хотя пытался. Я должен был неминуемо погибнуть — и не погиб. Только получил несколько царапин, небольших ушибов и разорванную в клочья одежду. Произошло настоящее чудо! А через неделю буквально в том же месте погибло два человека. И тогда я крепко задумался...
Со временем я пришел к убеждению, что экстремальные виды спорта основаны на низменных человеческих качествах. Спортом православные должны заниматься, я не против, и лучше всего боксом, чтобы при случае морду набить хулигану или безбожнику. А просто жизнью рисковать — это грех. Неужели эта аксиома нуждается в доказательстве? Альпинисты все время покоряют вершины. Но это же курам на смех! Эта букашка — человек — покоряет вершину! А ведь никто по-другому и не говорит.
По мне, если хочешь по горам лазить — будь спасателем. Это можно православному человеку. Хочешь машину водить — работай на «скорой помощи», тоже быстро надо ездить. Хочешь прыгать с парашютом — служи в воздушно-десантных войсках, Родину защищай, чтоб какой-то смысл был в этом безумстве. Ходи на лыжах на Северный полюс, если ты ученый, исследователь. Но ни в коем случае не для того, чтобы потешить свое тщеславие: «Вот, мол, я смог это совершить!»

Священник Андрей Воронин, 45 лет, директор детского дома в Нерехте; горный туризм:
— Насчет того что любой экстрим и вера — две вещи несовместные — это частное мнение. Экстрим бывает двух планов: гонки наперегонки со смертью и поиск, может быть неосознанный, — Бога. Конечно, не любой экстрим способствует приближению к Богу. Есть совершенно безбашенные вещи — чисто адреналиновая зависимость. Надо это различать. Нельзя всех под одну гребенку: если экстрим, то это уже плохо. Потому что сильные физические усилия и одновременно глубочайшее напряжение психики и духа не проходят даром — сердце человека очищается в этих страданиях. Я знаком со многими альпинистами, некоторые из них ходят на восьмитысячники — очень серьезные люди, и они потихоньку воцерковляются.
Мы со своими воспитанниками ходим в экстремальные походы — это один из основных методов нашей педагогической практики. Я сам окончил МГУ, географический факультет, по специальности —
гляциолог (гляциология — науках о всех земных формах льда, о горных ледниках и т.д.). Пришлось поработать практически во всех высокогорных районах бывшего СССР. Когда стал священником, мне казалось, что наступила новая жизнь, а экспедиции и походы — в прошлом. Однако Бог рассудил иначе.
В 1993 году я начал строить детский дом для мальчиков, а в 96-м появились первые воспитанники. Через очень короткий промежуток времени я понял, что выстроил себе Голгофу. Контингент детей, с которыми приходится иметь дело сейчас, — это не дети времен Макаренко. Исследования современных специалистов показывают, что за внешней «нормальностью» практически у всех наших подопечных скрывается глубокое психическое (и духовное) нарушение. Скорее всего речь идет о форме скрытой инвалидности. Самое тяжелое ее следствие — практически полное отсутствие стремления к позитивной творческой деятельности. Беда еще более усугубляется, когда эти уличные дети попадают в относительно комфортные условия и живут на всем готовом — их паразитические склонности лишь усиливаются. И это проблема не только детдомовских, но и абсолютно всех наших детей! Современный мир слишком комфортен. Он убаюкивает дух и разум не только детей, но и большинства взрослых. Нужно понять для себя одну очень важную вещь: Православию нельзя научиться — его необходимо выстрадать. Это должно быть глубоко личным и осознанным опытом. В противном случае мы обречены на «бесхребетность», беспомощность, когда соблазны и безумие мира сего обрушатся на наших детей.
В походы мы начали ходить с 1998 года. Особенно хорошие результаты давали многодневные зимние путешествия — они пользовались среди ребят большой популярностью. В горы первый раз мы попали в Крыму. Результат экспедиции превзошел все ожидания: за десять дней дети изменились сильнее, чем за десять месяцев тяжелой работы всего педколлектива. Мы продолжали зимние походы. В 2000 году начали строить свой парусный флот, который сейчас насчитывает пять катамаранов. А летом 2001 года я решил поработать с нашими детьми на склонах Эльбруса, на высотах до 4000 метров.
К этой поездке мы начали готовиться еще за год: бег на семь-восемь километров круглый год, купание в ледяной воде и общая физическая подготовка. Необходим был мощный начальный мотив, чтобы успеть за год из слабых детей подготовить относительно сильную спортивную группу. Я не мог заставить детей добровольно взвалить на себя бремя подготовки к непростой экспедиции, и мы, взрослые организаторы, пошли на маленькую хитрость: объявили детям, что только самые тренированные совершат восхождение на Эльбрус.
И вот группа готова: шесть взрослых и четырнадцать детей. Самым младшим по девять лет, старшим — по четырнадцать. Во время восхождения мы постоянно контролировали самочувствие, настроение детей. Результат экспедиции всех озадачил: дети нас «переиграли». Первого августа 2001 года флаг нашего дома был водружен на Западной Вершине (5642 м). Туда поднялись четыре ребенка и четверо взрослых. Впервые в истории на подобную высоту взошел ребенок одиннадцати лет (Илья Лебедев). На следующий день на Восточную Вершину поднялись трое детей и двое взрослых. Младшим — братьям-двойняшкам Антону и Саше Ковригиным — по десять (!) лет.
Это был подвиг мужества и веры наших мальчишек. На большой высоте, когда катастрофически не хватает кислорода, болит голова и хочется лишь сидеть или лежать, им приходилось заставлять себя ежесекундно делать шаги вверх, работать. Вот вам школа мотивации деятельности. Самое интересное, что все навыки (и поведение), приобретенные в подобной ситуации, закрепляются. В этом году мы по благословению Святейшего Патриарха снова поднялись на Эльбрус, но уже с северной стороны (что намного сложнее). 19 августа, в день Преображения Господня, на самом высоком престоле России и Европы — горе Эльбрус — была отслужена Божественная Литургия. Пели дети. Только благодаря их мужеству и вере осуществилась эта миссия. В этой экспедиции Господь явил нам множество чудес. Наш поход стал школой терпения, отваги и любви.
Риск. Что это такое? Как правильно оценить его величину? Огромный риск летать на самолете, а теперь еще и ездить в метро. Еще больший риск благополучно умереть на диване у телевизора, в окружении близких людей (вспомним притчу о богаче и Лазаре). А самый большой риск — что мы не живем во Христе, лишь иногда пытаемся поступать по Его заповедям, что мы становимся теплохладными. Мир нас убаюкивает своими образами, а мы себя мыслями, что мы — православные и у нас все в порядке. Мы страшно рискуем потерять жизнь вечную.

Рубрику подготовили София БЕР-ТАМОЕВА и Анна ПАЛЬЧЕВА

Версия для печати