Станция "Москва". Конечная

"Тут детей нет"

Сидим в зале на втором этаже Курского вокзала. Называется он "Комната матери и ребенка". Во всю стену мозаика - семь веселых гномиков в человеческий рост. Железные красные стулья пустуют, но не все. На некоторых разместились мальчишки и девчонки самого разного возраста.
Ожидающих поезда почти нет. Если они и появляются, то стараются расположиться под большой яркой лампой, с опаской поглядывая на местных обитателей. Хотя вряд ли они догадываются, что все эти дети здесь ЖИВУТ: совсем маленькие бегают, смеются, играют, ругаются, дерутся; те, кто постарше, солидно сидят, беседуют о чем-то или молчат, наблюдают за проделками малышни. У них одна смена одежды - "все свое ношу с собой". Живут они одним днем: разобраться бы, что поесть, где поспать, а там и завтра наступит...

Мальчик на стуле напротив полулежит. Куртка темного грязного цвета расстегнута, руки беспомощно болтаются, рот открыт, стеклянный взгляд сквозь нас... Надышался.

На железной скамейке лежит дядя-бомж. Спит, наверное. Пришел другой дядя, намного его младше. Он в форме и с дубинкой - милиционер:

- А ну-ка, вставай, - толкает коленкой в спину. В ответ медленное движение всего тела, кроме головы - "отстань".

- Предупреждал тебя... - пошла в ход дубинка. Дети постарше столпились вокруг: кто с соседних скамеек повернулся, а кто просто стоит, смотрит. Всего человек пятнадцать-двадцать. Мальчик пытается дернуть лежачего за ногу, но тот не встает. Смешно.

- Поднимайся, ты... - дубинка вместе с ударами коленкой свалила лежачего на пол. Дети смеются. Упавший пытается встать, но не в состоянии держаться на ногах. Разводит руками, пытаясь хоть за что-нибудь схватиться. Но поручни скамеек скользкие и холодные. Опять падает под задорный мат милиционера и смех детей.

Рядом со мной студентка училища сестер милосердия, девушка восемнадцати лет:

- Вот я, как сестра милосердия, что должна сделать?

Мальчик, оказавшийся рядом со мной, весь в зеленке. Поначалу я подумала, что у него ветрянка (зачем еще мажут зеленой несмывающейся жидкостью?). Но, как мне рассказали организаторы кормления детей, это милиционеры ловят мальчишек и разукрашивают их. А если кто из детей нюхает клей, то ему этот клей на голову и выдавят, размажут. Милиционеров тоже можно понять: мальчишки бегают по вокзалу, хулиганят, вырывают бутылки с водой у других детей или деньги на билет у зазевавшихся пассажиров возле кассы. Конечно, хочется хоть как-то избавиться от беспризорников. Но куда их деть? Задержать их "просто так", не на месте преступления милиционеры не имеют права, хотя всех "вокзальных" детей они уже знают в лицо.

Мальчик рядом со мной выглядит абсолютно нормальным, здоровым, только вот уставшим очень. Одет в серую куртку, темные брюки. На полщеки зеленые буквы "ЦСКА" и какие-то пятна.

- Тебя как зовут?
- Миша.
- Сколько тебе лет?
- 13.

Для своих лет он небольшого роста. Русые волосы подстрижены, как у всех мальчишек. Большие глаза на бледном лице смотрят грустно.

- А родители живы? (Я уже знаю, что Миша сбежал из детдома.)
- Отец перестал приходить.
- Ты сам откуда?
- Из Нижегородской области.
- Как же ты решился, все-таки далеко до Москвы?
- Мы с ребятами. Третий раз.
- И что дальше будешь делать?
- Не знаю.
- И как тебе здесь, нравится?
- Да.
- Почему?
- Тут метро. У нас нет. Тепло, кататься можно.
- У тебя есть мечта?
- Нет.
- А что ты больше всего любишь делать?
- Ложки.
- Вырезаешь из дерева?
- Да.
- Это в детском доме научился?
- Работали так.
- А в Бога веришь?
- Да.

Студентка училища сестер милосердия:

- Я представляла это себе по-другому... Думала, они будут подходить потихонечку и мы будем им суп разливать и хлеб раздавать. А как приехала сюда первый раз, так их много так и все голодные. Маленьких много. Мамы некоторые к нам подводят малышей, а мы-то только тех, у кого и родителей нет, кормим. Жалко их... Мне кажется, что за границей этого нет. Правда, я ни разу там не была, не знаю...

- У нас так, потому что у нас люди бедные или потому что жестокие?

- Не думаю, что это денежные проблемы. Я знаю семью, которая живет очень бедно: дети плохо одеты, кушают не всегда сытно и много, но ходят в школу. Мать их бросила и они с бабушкой живут. В храм ходят по воскресеньям, хотя им и ездить тяжело. Можно, наверное, по-другому жить, терпеть, верить... Трудно сказать... Я приехала из Баку. У нас там такого нет. Есть цыгане, но они семьями так живут - кочевой народ, кочевое племя. А чтобы девчонка-азербайджанка или пацан вышел попрошайничать, такого я не видела. Много беженцев, треть города, но такого нет...

Вера Петровна К. работает в Сестричестве благоверного царевича Димитрия при Первой градской больнице. Целыми днями она ходит по всевозможным инстанциям, пишет в государственные организации письма с просьбой выделить помещение, где можно было бы кормить, мыть, одевать, воспитывать беспризорных детей, откуда их можно было бы отправлять домой... Время идет. Инстанции молчат, а дети... растут на вокзале. В московский или даже подмосковный детский дом их устроить нельзя - нет прописки.

Анатолий Степанович Ш., по профессии воспитатель, каждый вечер приходит в православный приют для девочек, где сестры милосердия из сестричества при Первой градской больнице готовят суп, наливают его в большой военный термос, режут несколько буханок хлеба.. К половине седьмого Анатолий Степанович и Вера Петровна приезжают на вокзал. Дети ждут.

- Ребята, п-посторонитесь, - Анатолий Степанович заикается немного, когда нервничает.
- А суп какой?
- Молочный, - усаживаемся и открываем термос.
- Хлеб есть?
- Держи. Белый, мягкий.
- Спасибо. А конфету?

Хлеб и конфеты раздает Вера Петровна:

- Для тех, кто тарелку за собой уберет.
- Дайте хлебушка, - просит худенькая девочка лет четырнадцати.
- Ты же кушала уже.

Она опускает глаза. В метрах пяти от нас сидит группа мужчин и женщин. Женщинам лет 20-30, а может и больше. Все блондинки на полголовы и спортсменки, потому что в тренировочных брюках и кроссовках. Хотя нет, для спортсменок слишком много курят. Они сидят в основном на коленях у спортсменов неопределенного вида спорта, которые тоже много курят и смеются. Громко ругаются, нам слышно.

- Опять отдала свою тарелку? Зачем ты их кормишь?

Вера Петровна расстраивается:

- Что поделать с этим? Мы их кормим, а они сутенерам своим отдают, а сами голодные ходят. Тебе один кусок?

(Спрашивать надо, чтобы за добавкой не подходили, не толпились. Чтобы успеть накормить, пока не придут милиционеры или вокзальное начальство.)

- Два. Спасибо.

- Мариночка - хорошая девочка, всегда спасибо говорит.

Марина - круглолицая светленькая девочка с голубыми глазами, всегда ходит в красном комбинезончике, старается есть аккуратно, не ругается и не дерется. У нее сегодня день рождения. Ей шесть лет. Показывает нам игрушки, которые ей подарили. У нее большая семья - шесть братьев и сестер. Все вместе с мамой живут здесь, на вокзале.

- Марина, откуда у тебя такая кукла? - спрашивает Вера Петровна. Кукла размером с новорожденного, но очень некрасивая. Вдруг лицо куклы начинает морщиться. "Вот техника какая!" - думает Вера Петровна.

- Это не кукла! Это ее брат, - смеется мальчишка, измазанный в зеленке.
- Ему пять дней, - громко и гордо говорит Марина и улыбается...
- Мы кормим только детей, - отвечаем высокому молодому человеку, который, извиняясь, отходит в сторону.
- Маш, не лежи на полу, ты же не собака. - Маша нехотя поднимается.
- Конфету дайте, я принес тарелку, - Стас протягивает руку за сладким.
- А ты не нюхал клей?
- Не-а...

(Это можно определить по запаху изо рта.)

- Молодец! Тогда бери конфету.
- А мне конфету! - Дима еле держится на ногах, зрачки расширены.
- Ты же клей нюхал.
- Нет! Не нюхал, - дохнул на нас, и всех обдало резким запахом.
- Зачем обманываешь?
- Дай конфету! - Дима усаживается у термоса и клянчит.
- Нет, не мешай другим.

Дима берет тележку, на которой термос привезли, и убегает. Что-то кричит, ругается. Через пять минут другой мальчик привозит тележку обратно.

- А можно побольше супа? - спрашивает девочка восточной внешности, одетая слишком легко, явно не по сезону.
- Конечно, - наливаем до краев. - Ребята, вы только не толкайтесь.
- Это не я, - Паша стоит с протянутой рукой и не отходит.
- Паш, разве было хоть раз, чтобы кому-то не хватило?
- Нет, - улыбается Паша и пропускает девочку вперед.

Саша села на пол рядом с нами.

- Саша, не сиди на холодном полу! - Вера Петровна переживает.
- Я их боюсь. Вон, идут уже, - слезы навернулись на глаза девочки. Про кого она?

Они подходят: один в штатском, двое в милицейской форме.

- Опять значит, явились, - невысокий и худой ставит ногу на сиденье. - А ну- ка встали и пошли отсюда...
- Сколько я тебе раз говорил? - Тот, что в штатском, обращается к Анатолию Степановичу. - Иди по-хорошему.

Третий машет рацией (антенна почти задевает лицо) перед глазами Саши, которая сжалась в комок. Вижу, что слезы навернулись, но не плачет.

- Сейчас, мы покормим детей и уйдем. Все.
- Добрый ты наш, - невысокий и худой обращается к Анатолию Степановичу, - знаешь, сколько они сегодня украли? Скольких избили бомжей и облапошили?

Люди в форме не стесняются в выражениях.

- А ты вставай, пошли!

Саша послушно поднимается. Вернее тот, что рацией махал, поднимает ее за ворот куртки и тащит куда-то... Все происходит в течение 3-5 минут, но кажется, что прошла вечность. Как-то мерзко внутри. Беспомощно сжимаю в руке пакет с хлебом. Что-то нужно было сделать: как-то помешать, кого-то остановить, убедить, помочь, позвать на помощь... Или нет? Ничего здесь не понятно.

Куда они ее повели?

В последнюю тарелку вылили из термоса все.

- Пойдем в детскую комнату? Куда еще могли ее увести?
- Там замок. Код, - откликнулся один мальчик.
- Можешь открыть?
- Ага, - он встал и пошел с нами.

Мы вышли из вокзала. Вход в старое здание, где могла быть Саша, нашли не сразу. Толстые стены, железная дверь - все обклеено объявлениями и рекламой. Через какое-то время удалось войти. Лестница крутая и грязная. На втором этаже над красной дверью маленькими буквами написано "Милиция". Никого. Тишина.

- Тогда обратно, на вокзал пойдем. И с начальником смены заодно поговорим.

Нашли милицию и здесь. Маленький коридор. Через два толстых стекла видно женщину в форме, которая сидит за компьютером и нас не замечает. Кстати, наш провожатый куда-то пропал.

Поднимаем трубку:

- Скажите, пожалуйста, где находится девочка, которую двадцать минут назад забрали? ...Где? "Горячий цех"? А что это такое? За углом?

Обходим здание. Рядом с очередной железной дверью стоит человек в форме. Курит.

- Простите, вы не подскажете, где тут "Горячий цех"?
- А вам зачем?
- Сюда девочку с вокзала привели.
- Нет здесь никакой девочки. Тут детей нет вообще.
- Мы б-были уже в детской комнате, там тоже нет. А где начальника смены найти?

Окурок летит за угол, откуда мы пришли. Возвращаемся в то же помещение. Ждем.

- Может, они отпустили ее все-таки? - с надеждой говорит Вера Петровна.
- Раз н-нет ее тут, значит, отпустили на этот раз.

Через минут десять спускается небольшого роста мужчина лет сорока. В гражданке.

- Вы по какому поводу?
- По многим. Ваши п-подчиненные детей бьют.
- Где? Каких детей? - Начальник не понял, удивился.
- На вокзале.
- А! Этих... А вы кто?
- Мы из сестичества благоверного царевича Димитрия при Первой градской больнице, - объяснила Вера Петровна.
- Ага, понятно. Как, значит, детей обижают? Пройдемте, там и поговорим.

Этажом выше, в коридоре было очень накурено. Здесь сидели и стояли человек пятнадцать-двадцать. Все в синей форме и с погонами. Было тесно и душно.

- Вот и они. Сами пришли. (Это про нас.) Разобраться бы с ними и дело с концом. А то повадились, ходят тут!

Со всех сторон на нас смотрели, изучали.

- Проходите в кабинет, - пришел на помощь начальник. - Значит, детей обижают?

- Да, д-дубинкой по голове бил, рацией по лицу, за шиворот таскали. Зеленкой еще мазали, но это не ваши, это из метро.

- Так. Какая, вы говорите, смена?

- Да сейчас он в коридоре сидел, который с рацией. А другой раз я видел, как он дубинкой мальчишку по голове!

- Иваныч, зайди-ка, - крикнул начальник в приоткрытую дверь.

- Да электричка у меня в девять ноль восемь, - неохотно зашел в кабинет сержант. Встал, облокотясь на шкаф, на котором до потолка лежали пачки книг. Одна стопка - штук тридцать - "Православие для всех".

- Вот, товарищи пришли на твоих людей жаловаться. Детей, говорят, обижают.

- Детей?! Каких-таких детей? - теперь сержант удивился.

- Вокзальных, - пояснил начальник. Почему-то улыбнулся.

- А вы, гражданин, знаете, что это за дети? - Сержант даже от шкафа отошел.

- Вы тут их прикармливаете и уходите, а они потом остаются, и что нам с ними делать? Думаете, они меньше воровать станут?

- Конечно, раз сыты будут.

- Наивные вы люди! - Начальник закурил. Над его головой, на деревянном уголке, уместились сразу две старые пыльные лампы. На таких уголках обычно стоят иконы.

- Мы санитарные условия не нарушаем, - оправдывается Вера Петровна, - одноразовые тарелки все до одной в мусорке. Дети ведут себя прилично, не шумят, никому не мешают. Если бы нам комнату какую дали, детей бы вообще никто не видел.

- Да вы знаете, что не дети они давно? Чем они тут занимаются, знаете? У нас-то все на глазах, - сержант даже расстегнул куртку. - По-человечески объяснить? Идет человек по вокзалу, а они налетают на него стайкой и обворовывают, отнимают деньги... Здесь было десять человек детей, мы всех их знали в лицо. Когда новый кто появляется, мы его ловим, спрашиваем, откуда, кто. После вашего появления их количество постоянно увеличивается. Если не понимают они, как-то надо с ними бороться?

- Но б-бить детей нельзя!

- Согласен, но что делать, воспитывать?

- Мы и пришли, чтобы помочь вам, - Вера Петровна снова сумела вступить в разговор. - Нам небольшую комнату хотя бы, где мы смогли бы их кормить, мыть, заниматься с ними.

- Это не ко мне. Телефончик могу дать, - начальник стал рыться на столе, - это к начальству городскому. Звоните, приезжайте, просите. А кормить их и на улице пока можно, и на другом вокзале.

- У вас есть дети?
- У меня? Есть.
- Вы будете их кормить на улице?
- ... - снова закурил начальник.

- Видите это? - сержант показывает на свою куртку, - моя зарплата. А еще дети! Я тут сижу с восьми до восьми и дежурства еще, а дети мои там с матерью. И на вокзале их нету!

- Слава Богу! Анатолий Степанович, - Вера Петровна пыталась его успокоить, - пойдемте, людям тоже отдыхать надо, у них рабочий день закончился.

- П-поймите, жестоко с детьми, даже если они на вокзале, - нельзя!

- А у вас что-нибудь крали, знаете, что это такое, когда без копейки остаешься из-за такого вот ребенка?

- Знаю. В д-детском доме одна девочка украла у меня весь аванс. Но нельзя с ними жестоко, понимаете!

- И кормить их на вокзале тоже нельзя, раз на то пошло! - повысил голос сержант.

- Нет такого закона, который бы запрещал д-детей кормить!

- Верно говорит, - спокойно сказал начальник, - что не запрещено, то разрешено. Юридический в свое время кончали, знаем. Но вот объясните мне, э... кстати, как вас зовут?

- Анатолий Степанович.

- А меня Михаил Петрович. Объясните мне, Анатолий Степанович, почему так быстро свалили памятник Дзержинскому, если он с беспризорщиной боролся лучше нашего? Что за власть у нас такая?

- Дзержинский...

- Нет, послушайте до конца! - неспокойно продолжал Михаил Петрович. - Правительство, власть наша в Европу поскорее хотят, конвенции разные подписывают, а для нас это только боком выходит: по одной такой конвенции нельзя детей в изоляторе держать, если они ничего не совершили. Раньше в приемнике-распределителе триста-четыреста детей постоянно находилось, потом их определяли, кого в детский дом, у кого родители или родственники находились, а кого и было за что. А теперь? Теперь мы не имеем права никого задержать! В приемнике-распределителе пятьдесят детей, не больше, а остальные? По вокзалам, по притонам...

Михаил Петрович сел за стол, по которому неторопливо полз очередной таракан.

- Ну, я пошел? - сержант смотрел на часы. - Опоздал опять!

- Иди, иди, только разберись там со своими, чтобы без дубинок с детьми. Михаил Петрович обратился к Вере Петровне:

- Давайте как-то это решать... Мы-то что можем сделать? И начальство у нас серьезное, и о своих детях думать не успеваем. Вы со своей стороны, с общественной, решайте как-нибудь это дело сами и побыстрее. Сами понимаете, нам здесь детский сад устраивать не позволят...

Источник неприятностей

Отношение милиционеров к беспризорникам объяснимо. Опасность, которую представляют для пассажиров на вокзалах бездомные дети, действительно велика. Многие дети - самостоятельно или принуждаемые взрослыми и под руководством опытных преступников - занимаются воровством. Делают они это виртуозно, поэтому раскрыть преступление, поймав маленького вора за руку, практически невозможно. Дети могут сорвать одежду с "домашнего" мальчика и убежать с ней. Жертвами их набегов также постоянно становятся торговые лотки с пирожками и другим съестным. Дети курят, сквернословят, хулиганят. Ища выход своей агрессии, они могут выхватить кошелек у человека, собирающегося заплатить за билет, и, понимая, что добычу у них все равно отберут, вынуть деньги и порвать их. Кроме того, они являются источником заболеваний - туберкулеза, педикулеза, чесотки и др.

Органы милиции, осуществляющие охрану порядка на вокзалах, больше других осведомлены об опасностях, связанных с пребыванием там детей. Но законных методов и возможностей изменения ситуации у них нет - они не могут ни помочь детям, ни удалить их с вокзала. Поэтому стражи порядка борются с детьми своими методами.

Милиция имеет право задержать ребенка в Детской комнате милиции всего на 3 часа. Вместо этого в клетке за металлической решеткой площадью 3x2 метра детей - по 10 человек - держат сутки. Ни есть, ни пить им не дают и в туалет не выпускают.

Своеобразно борется милиция с токсикоманами: им выдавливается на голову клей. Отмыть волосы от клея нельзя, можно только выстричь склеившиеся клочья. Беспризорников метят и зеленкой - мажут лицо.

Спящих на вокзалах детей милиция бьет дубинками - у многих детей на теле характерные следы от ударов.

Воюя против взрослых бомжей, милиция втравливает детей в эту войну - дети помогают избивать, пинать взрослых бездомных, которые не могут дать отпора. Дети делают это с большим удовольствием, давая выход скопившейся в них злобе и агрессии.

Чем болеют беспризорники
Болезни беспризорных детей неизбежны при их образе жизни. Они спят на холодных полах вокзалов, на улицах, поэтому постоянно болеют простудными заболеваниями, страдают энурезом, воспалениями бронхов, легких и других органов. Заболевания дыхательных органов вызваны и курением. Из-за скудного питания у всех больные желудки. Едят они обычно пищу, содержащую только углеводы (пирожки, соевые сосиски, хлеб), поэтому у них нарушены обменные процессы. Отсюда - недостаточный вес, различные кожные заболевания, отклонения в развитии. Все, кто достаточно долго живет "на дне", приобрели педикулез, чесотку и туберкулез (иногда в открытой форме). Из-за ранней и беспорядочной половой жизни многие больны венерическими заболеваниями. Практически все дети, попадающие на вокзал, через несколько дней начинают дышать клеем - их втягивают другие дети или взрослые бомжи. Токсикоманами они становятся очень быстро - врачи-наркологи утверждают, что в детском возрасте привыкание происходит гораздо стремительнее, чем во взрослом. Достаточно одного месяца, чтобы ребенок привык к галлюциногенам и - иногда необратимо - деградировал. Через три года мозг детей-токсикоманов полностью обезжиривается от действия вдыхаемых паров, его клетки сохнут и умирают, и через небольшое время гибнет и сам ребенок.

Окружение и образ жизни калечат психику ребенка. Дети становятся озлобленными и запуганными, их реакция на мир - агрессия и недоверие. Если ребенок переживает насилие, особенно сексуальное, это может привести к патологическим состояниям подавленности и депрессии. Дети, попавшие в рабство к сутенерам и используемые как сексуальный товар, нуждаются не только в защите, но и в длительной медицинской и психологической реабилитации.

К сожалению, в больницу ребенка без полиса положить практически невозможно. Но еще труднее уговорить самого ребенка лечь в больницу. Работая с ними, сестры милосердия оказывались в подобной ситуации: убедив ребенка лечиться и с большим трудом договорившись с больницей и врачами, приезжают за ним, а он пропадает на несколько суток, а когда появляется - объяснение одно: "Я боялся, что вы заберете меня на органы".

Город в городе

Современный московский вокзал - это "закрытый город" со своими законами, ценностями, авторитетами. Кроме живущих здесь годами взрослых бомжей, прямо на вокзалах рожающих детей, добывающих на жизнь воровством и попрошайничеством, на каждом вокзале постоянно живет до 30-50 детей. Всего же в Москве, по официальным данным, около 30 тысяч беспризорных детей.

Анатолий Степанович Ш., участник кормления детей: "На вокзалах, в подвалах, в заброшенных домах есть разные дети. Одни приезжают в Москву, потому что дома есть нечего, а здесь, они знают, всегда можно что- то найти. Есть сбежавшие от побоев и пьянства родителей. Сбежавшие из интернатов. Дети, обманутые родственниками, желавшими получить их московское жилье, и оказавшиеся на улице. В среднем на вокзале ребенок живет по пять, по шесть лет. Они уже говорят "мой вокзал", "мой дом", "пошли домой". Средний возраст детей, живущих на вокзале - 12-15 лет. Но есть и совсем маленькие. Рано или поздно все они попадают в изолятор для несовершеннолетних преступников. Потому что на вокзалах воровство, проституция, наркомания... Это затягивает и детей".

Вера Петровна К., организатор кормления детей на Курском вокзале: "Заплатив 15 рублей в зале ожидания за сутки, можно не выходить оттуда годами: туалет есть, добрая контролерша даже бесплатно пропустит. Спят беспризорники с 6 до 9 часов утра в метро на кольцевой линии, или в ночных электричках, которые идут четыре часа в одну сторону, на Рязань, например, или в подъездах соседних домов. Или по 50 рублей платят на станции, чтобы их пустили в вагон. У них ничего нет, кроме того, что на них: ни одежды, ни еды, ни вещей. Но они могут "раздобыть". Это значит - сорвать с "домашнего" ребенка, зазевавшегося на вокзале без присмотра родителей. К несчастью, они быстро схватывают, как и где тут можно заработать: у кого булку отнимут, с кого шапку сорвут, у кого деньги у кассы вырвут, не говоря уже о прочих вокзальных "профессиях".

Играют они в карты, иногда на деньги, иногда - в электронные игрушки вроде "Тетрис". Любят собак, часто прямо с ними и спят, потому что так теплее. И денег больше дают ребенку с щенками.

Обычно дети собираются "стайками" по трое-четверо, в которых старший терроризирует маленьких. Чем меньше ребенок, тем ему больше денег подают. За их счет и взрослые живут".

Этих детей невозможно устроить в детский дом, потому что, по существующему положению, детские дома принимают только детей с закрепленной за ними в Москве жилплощадью, а подавляющее большинство уличных детей прибыли в Москву из других городов. Приютов, которые были бы ориентированы на работу именно с таким контингентом детей, в Москве очень мало. Но главное - далеко не все "уличные" дети охотно соглашаются вернуться в семью или устроиться в детские учреждения.

Вера Петровна К.: "Сложнее всего с подростками, которым по 15 и больше лет. Их некуда пристроить, а возвращаться домой они не хотят. Конечно, мы пытаемся найти организации, которые могли бы взять этих детей на работу, но пока результатов нет. К сожалению, большинство из этих детей уже не хотят ни работать, ни учиться. Разучились рано вставать, не терпят контроля со стороны взрослых. Одна девочка из Плесецка сначала очень боялась на вокзале, а потом пристроилась и теперь не хочет никуда отсюда..."

На социальном "дне" существует криминальная иерархия, в которой неподчинение и нарушение принятых законов жестоко карается. Дети сразу попадают под контроль взрослых бомжей. Они замкнуты в пределах территории "своего" вокзала, так как весь город поделен на территории влияния разных группировок. Тех, кто переступает чужие границы, приходит на другие вокзалы, жестоко избивают. Детей используют для попрошайничества, заставляют воровать.

Иногда на это живут родители или кто-то другой, сумевший взять власть над ребенком. Они отбирают у детей заработанные деньги, уезжают на некоторое время, после чего возвращаются за новой "данью". Дети ничего не носят с собой в карманах, потому что их постоянно обирают взрослые бомжи. Точно также отнимают пищу, хотя дети и без того питаются от случая к случаю. Вместо добротной одежды (привезенной из дома или отданной ребенку благотворительными организациями), которую снимают с детей, им отдают рваные и грязные обноски.

Вера Петровна К.: "Часто беспризорники просят принести им одежду: куртки, шапки, обуви у них практически нет. Принесем, а на другой день опять они без курток - старшие отняли, взрослые ходят в детских шапках. У слабых сильные отнимают. Там волчьи законы".

Девочек очень быстро начинают использовать, заставляя их зарабатывать деньги проституцией. Взрослые женщины легкого поведения и сутенерши продают их водителям "на трассу" (такса - около 100 рублей) или на квартиры. Такое же насилие совершается по отношению к мальчикам 12-13 лет.

Перед всем этим злом дети абсолютно беззащитны.

Первый шаг

О. Аркадий Шатов, настоятель храма Святого благоверного царевича Димитрия при Первой градской больнице: "Ограничиваться только кормлением детей на вокзале нельзя. Кормить беспризорников надо для того, чтобы их привлечь, чтобы дальше с ними заниматься, их воспитывать а не для того, чтобы их оставить навсегда на вокзале и сделать их жизнь там сытой. И с бомжами нужно заниматься не просто для того, чтобы их накормить, а чтобы помочь им вернуться назад в человеческое общество. Это очень трудно. Но хотя сразу, конечно, все это не может получиться, начинать все равно нужно, потому что в этом выражение нашей любви. Нужно, чтобы дети знали, что кто-то их любит, кто-то им сострадает, кто-то им хочет помочь.

Нужно создавать для детей детские дома, откуда бы они не убежали, найти семьи, где бы их не били и над ними не издевались. Нужно найти людей, которые бы их по-настоящему любили и которым бы они доверяли, чтобы эти люди помогли им вырасти, научиться доброму, хорошему. А кормление - это только первый шаг. За этим шагом должны следовать другие шаги, без которых кормление будет бессмысленно".

Насильно увезти ребенка и сдать его в детский дом нельзя - в этом не будет пользы. Ответом на всякое насилие будет протест, и ребенок опять сбежит от "благодетелей" при первой возможности. Кроме кропотливой работы по убеждению, разъяснению нужно, чтобы ребенок сам захотел уйти с вокзала. И чем раньше после его прихода на вокзал состоится такая беседа с ним, тем больше шансов на успех. В начале ребенок еще напуган неизвестностью, он беззащитен перед всеми, он не успел отвыкнуть от человеческих условий, поэтому он принимает защиту, опеку взрослого, если в такой опеке нет корысти и подвоха. Увести такого новичка с вокзала гораздо легче.

Для выяснения личности ребенка, установления контакта с его родными или детским домом нужно время, в продолжение которого ребенку необходимо создать нормальные условия для жизни, уводя его с улицы, к которой он быстро привыкает. Так как закон не разрешает устраивать приезжих детей в московские детские дома, необходимо учреждение, в котором бы некоторое время могли жить иногородние дети.

Вера Петровна К.: "Если ребенок случайно попал в "вокзальную обстановку" или убежал из дома и пока еще не прижился здесь, не приспособился к бродячим условиям, то есть возможность вернуть его к нормальной жизни. А некоторым детям, бывает, надоедает вокзал и они готовы адаптироваться к человеческой жизни Если бы нам удалось получить хотя бы какое-нибудь помещение, где их можно было бы мыть, переодевать, лечить, а в перспективе и заниматься с ними, пока идет поиск родственников... Пока не получается, да и силы нужны тут немалые, и государственная поддержка, чтобы организовать такой приют или социальную гостиницу.

К сожалению, из-за непонимания истинных целей нашей работы вокзальная милиция препятствует ей, прогоняя сестер милосердия с вокзалов и не позволяя кормить детей, считая, что мы "прикармливаем маленьких бомжей". Поэтому нам пришлось уйти с Ярославского и Казанского вокзалов. Теперь члены сестричества кормят детей на Курском вокзале, каждый день боясь быть изгнанными и оттуда.

Но мы все же пытаемся делать что можем и без помещения.

Выяснив личность ребенка, сестры милосердия постоянно ведут с ним беседы, объясняя, почему надо уходить с вокзала. Параллельно устанавливаются контакты с детским домом или семьей, откуда он убежал, чтобы убедиться в достоверности информации и выяснить, будет ли ребенок принят обратно. Если у ребенка есть семья, которая в состоянии о нем заботиться, то договариваются, чтобы кто-нибудь из родителей за ним приехал. Всех детей фотографируют (они охотно соглашаются, если потом им приносят фотографию) и, если удается их "разговорить", выясняют их фамилию и место жительства. В сестричестве ведется картотека, куда вносятся все выясненные данные. Сейчас в этой картотеке 164 человека. Если ребенок до этого жил в детском доме, то, если его удается уговорить, добровольцы из сестричества на деньги различных жертвователей везут его в детский дом сами. География таких поездок довольно обширна - Арзамас, Владимир, Смоленск, Дзержинск, Ярославль...

Нужно понять, что это эта проблема касается каждого из нас. Что эти дети, которые растут в звериных условиях, очень скоро станут взрослыми, нашими соседями, прохожими, рядом сидящими пассажирами тех же поездов, автобусов, метро. Дети, которые видят только тех взрослых, что на вокзале, бомжей, которые постоянно матерятся, и милиционеров, которые их дубинками колотят, - эти дети думают, что такова норма жизни. Даже если кому-то из них повезет, он выберется из вокзала и начнет нормальную жизнь, окружающим придется с ним нелегко. Потому что у него абсолютно нет навыков добра".

Светлана Гаджинская

Версия для печати