На одном из американских сайтов, посвященных трансплантологии, некий адмирал флота пишет: «В один день я потерял все. В автокатастрофе погибли моя жена и дочь. Горе мое безмерно. Только одно позволяет мне как-то примириться с их смертью. То, что их смерть позволила спасти жизни четырнадцати человек».
Пожалуй, это звучит страшно — отдать кому-то внутренности своих родственников. Но ведь для больного, медленно умирающего человека пересадка означает шанс на новую, нормальную жизнь. Для хирурга-трансплантолога возможность спасти пациента может перевесить моральные колебания. А перед христианской совестью новые возможности медицины ставят серьезную этическую проблему.
Пересаживают все
В наши дни можно пересадить практически любой орган. «Кроме головы», как сказал мне один врач. Действительно, западные трансплантологи пересаживают и руки, и ноги. Наиболее частая операция по трансплантации — это пересадка почек. Такие операции уже считаются штатными, то есть хорошо отработанными. Дело в том, что забор почки возможен у донора не только со смертью мозга (см. стр. 28), но и после остановки сердца, что делает этот орган более «доступным». Кроме того, почка достаточно долго может храниться вне тела — до суток. Почки пересаживают и от живого родственного донора. В США в 2004 году были сделаны 9354 операции по пересадке почек от умерших и 6647 — от живых доноров. В Испании — второй стране мира по уровню развития трансплантологии — за этот период было сделано 2064 трупные пересадки и 61 пересадка от живых доноров. В среднем в России делается около 540 пересадок почек в год, из них 300-350 пересадок приходится на Москву.
Пересадка сердца возможна только от донора с диагнозом «смерть мозга». Сердце может сохраняться вне тела в течение четырех-пяти часов, не более. Операция по пересадке сердца длится как минимум шесть часов. В США и других странах Запада трансплантация сердца тоже уже считается штатной операцией. В США, по данным за 2004 год, было проведено в общей сложности 2055 операций по пересадке сердца при населении страны в 297 млн человек. В Испании в 2004 году было сделано 294 операции по пересадке сердца при населении 43 млн человек. В России выполнено 112 пересадок сердца, их делают не более десяти в год. Каждая такая операция — событие.
Также в мире довольно распространена пересадка сердца и легких в комплексе. Забор органов в этом случае, естественно, производится только у донора с диагнозом «смерть мозга».
А вот пересадка легкого отдельно возможна как от умершего, так и от живого родственного донора. Пересадка печени осуществляется и от живого (в этом случае пересаживают ее часть), и от умершего. Печень хранится вне тела не более 24 часов. Поджелудочная железа для трансплантации берется от умершего донора. Трансплантация двенадцатиперстной кишки также возможна и от живого (берется сегмент — часть органа), и от умершего донора. Также пересаживают комплексы почка–поджелудочная, печень–почка, печень–двенад- цатиперстная кишка. Руки и роговицу глаза для трансплантации берут только от умерших доноров. Кожу пересаживают обычно от самого же больного. Но возможна и родственная, и трупная пересадка. В конце прошлого года французские хирурги осуществили первую в мире пересадку лица. Женщине, нижнюю часть лица которой объела собака, пересадили нос, губы и подбородок от мертвого донора. Правда, об окончательном успехе говорить пока рано. Во-первых, может начаться отторжение. Во-вторых, пациентка может не вынести психологической травмы от того, что у нее «чужое» лицо.
Помимо вышеназванных органов осуществляют трансплантацию так называемых бета-клеток (клеток поджелудочной железы, синтезирующих инсулин), костного мозга (эту операцию можно проводить таким образом, что она внешне походит на переливание крови — реципиенту вливают «обогащенную» кровь донора). Пересаживают сосуды (от самого больного либо от умершего донора), клапаны сердца (от родственника, умершего донора либо от свиньи), кости (от умершего, или живого донора, либо от самого больного).
Другая жизнь
Наташа заболела десять лет назад. Сперва ей делали комплименты: «Эй, новая русская! Давно с Канар приехала?» Дело в том, что из-за болезни печени Наташина кожа потемнела и приобрела красивый бронзовый оттенок.
А сама она сильно похудела — тоже, по современным меркам, большой плюс. Но потом начался зуд. Врачи решили, что это на нервной почве. Только через шесть лет у Наташи обнаружили хроническое заболевание печени. К тому времени она уже совсем иссохла, кожа стала цвета темного воска. А зуд сделался таким нестерпимым, что она расчесывала себя в кровь. «Этот зуд считается несовместимым с жизнью. Из-за него пришлось уволиться с работы. Некоторые не выдерживают его и кончают жизнь самоубийством», — рассказывает Наташа. Так, мучаясь, в течение четырех лет она ждала пересадки печени. Есть все без соли, пить в ограниченных количествах, не спать ночами от страшного зуда. Три раза Наташа была на грани жизни и смерти. Однажды, когда ей было совсем худо, лечащий врач упал на колени перед иконами в своем кабинете. И она дождалась.
Вот уже месяц, как Наташе сделали операцию по пересадке печени. Врачи считают это чудом. Обычно так долго печеночные больные без пересадки не протягивают. Зуд пропал на третий день. Кожа на руках начала приобретать прежний цвет.
Человек с отказавшими почками может прожить несколько дней. Ведь если не работают почки, вредные вещества перестают выводиться из организма с мочой. Они остаются в крови и циркулируют по телу. Ему остается только два выхода — пересадка либо гемодиализ (очистка крови). Гемодиализ — мучительная процедура, продолжающаяся около четырех часов. За это время вся кровь пациента прогоняется через аппарат. Эту процедуру приходится повторять по несколько раз в неделю. Но чтобы получить разрешение на гемодиализ, выстраиваются очереди. Многим просто не хватает места. Положить конец всем этим мучениям может только трансплантация.
В отделении хронического гемодиализа и трансплантации при областной клинической больнице в Одессе наблюдается женщина, которая живет с пересаженной почкой уже 19 лет. После операции она родила двух детей. Одной из пациенток НИИ им. Склифосовского оставалось жить три дня, когда ей сделали операцию по пересадке печени. Она выжила, преобразилась. А через полтора года родила ребенка. 90 пациентов НИИ трансплантологии после пересадки органов родили детей.
Пока бьется сердце
Началом современной трансплантологии принято считать операцию советского хирурга Юрия Юрьевича Вороного, который в 1933 году пересадил 26-летней женщине почку 60-летнего умершего мужчины. После операции больная прожила более двух суток.
В 1963 году американский хирург Томас Старцл осуществил первую клиническую пересадку печени. В том же году его коллега Джеймс Харди пересадил легкие человеку, больному раком, в 1966 году хирург Ричард Лиллихаи провел операцию о пересадке поджелудочной железы. Сердце впервые было пересажено в 1967 году хирургом из ЮАР Кристианом Барнардом. Его первый пациент прожил восемнадцать дней после операции.
А второй — уже 19 месяцев.
Первые операции по трансплантации заканчивались скорой смертью пациентов потому, что их иммунная система сопротивлялась чужеродному органу. Еще в 1951 году британский биолог Питер Медавар выдвинул предположение, что для успешной трансплантации необходимо подавить иммунную систему при помощи лекарств. Такие препараты получили название иммунодепрессантов. Разработки в этом направлении привели к открытию в 1970 году циклофорина — достаточно действенного вещества, чтобы предотвратить отторжение. Люди, которым была сделана операция по пересадке органа, вынуждены принимать иммунодепрессанты всю оставшуюся жизнь. К тому же подавляющие иммунную систему препараты приводят к тому, что человек становится подвержен болезням, с которыми в обычных условиях его организм легко бы справился. А при длительном применении эти лекарства могут вызвать рак. Сейчас ведутся активные поиски средства, которое позволило бы им обходиться без лекарств. Предположительно, лет через пять решение проблемы будет найдено.
Большинство органов для пересадки (за исключением почек) необходимо изымать «на кровотоке», как говорят врачи. То есть у пациента с бьющимся сердцем. Иначе орган уже непригоден к трансплантации из-за недостатка кислорода и т. д. Для этого необходимо было изменить критерии смерти пациента и признать, что смерть может наступить и у человека с еще бьющимся сердцем.
Еще в 1959 году французские нейрофизиологи Пьер Молларе и Морис Гулон ввели понятие «запредельной, или необратимой, комы» — состояния, когда прекращаются все функции головного мозга, в том числе и функции ствола мозга, который контролирует дыхательный, зрачковый, а также некоторые другие жизненно важные рефлексы. При этом уровень развития реаниматологии позволяет поддерживать кровоток в уже фактически умершем теле в течение нескольких дней. Правда, это требует огромных усилий. В 1968 году специальная комиссия Гарвардского университета установила новые критерии кончины человека и ввела понятие «смерть мозга» (так называемые «гарвардские критерии»). «Смерть мозга» — это и есть состояние «запредельной комы», описанное Молларе и Гулоном.
Позже, с развитием трансплантологии, это понятие стали использовать при заборе органов.
Кто решает
К 1 января 1975 в мире был 301 центр, где делали операции по пересадке почек, 64 центра пересадки сердца, 41 центр трансплантации печени, 15 центров трансплантации поджелудочной железы.
На сегодняшний день в России насчитывается 49 центров трансплантации. Они находятся в Москве, Санкт-Петербурге, Волгограде, Волжском, Екатеринбурге, Воронеже. В основном эти центры занимаются пересадкой почек, сердца, печени, поджелудочной железы, а также пересадкой костного мозга.
В 1992 году в России был принят закон «О трансплантации органов и (или) тканей человека». Во-первых, он запрещает торговлю органами (это запрещено в большинстве стран мира). Предусмотрена только родственная и трупная трансплантация. Причем родственная трансплантация возможна от матери, отца, брата либо сестры. А муж и жена в данном случае родственниками не считаются. Наше законодательство в области пересадки органов строится по принципу «презумпции согласия». То есть если человек при жизни не отказывался от изъятия у него органов, то забор возможен. Другой вопрос, что процедура отказа никак не прописана — нужно ли идти к нотариусу или необходимо написать какую-то расписку и т. д. Всемирная организация здравоохранения предусматривает две системы — «презумпцию сог- ласия» и «испрошенного согласия». По последнему принципу устроено законодательство, например, в США. Там при жизни человек пишет расписку о том, что он возражает либо не возражает против изъятия у него органов. Соответствующая пометка делается и в водительских правах — чтобы в случае аварии было ясно, можно ли забирать органы. А в Австрии, например, действует принцип «абсолютной презумпции согласия» — даже родственники не могут запретить изъятие органов, если сам больной при жизни не отказался от этого.
У нас родственники могут запретить забор. Более того, хотя их разрешения врачам спрашивать необязательно, некоторые медики все же предпочитают поставить родственников умирающего в известность. Ведь после смерти больного кто-нибудь из них может потребовать медицинское заключение. А в нем обязательно указывается, были ли у больного изъяты органы. Часто родственники пытаются подать в суд. Права на судебное разбирательство они не получают, но зато врачам такие истории стоят нервов. Рассказывает хирург Владимир Гуляев, старший научный сотрудник отделения трансплантации печени НИИ скорой помощи им. Склифосовского: «Однажды у меня умер пациент. Так и не дождался печени. Это страшно, когда у тебя на руках умирает человек, который до последнего на тебя надеется. Тут на меня набрасывается его жена: “Вы убили моего мужа! Почему вы не нашли ему печень?!” Я не выдержал, спрашиваю: “Ну хорошо. А ты бы дала отнять у него печень, если бы он попал в аварию?” Тут она перепугалась, глаза у нее сразу высохли».
Смерть одного — жизнь для другого
Наиболее часто донорами органов становятся люди, умершие в результате черепно-мозговой травмы. Как правило, это молодые люди со здоровыми внутренними органами. У каждого такого донора можно забрать до восьми органов: сердце, комплекс сердце-легкие, отдельно легкое, печень, комплекс поджелудочной железы с двенадцатиперстной кишкой, почки, селезенку и эндокринные железы (это называется мультиорганное донорство).
Отнюдь не все умершие в результате черепно-мозговой травмы становятся донорами. Ежегодно в России у 1800 таких потенциальных доноров не удается забрать органы. Дело в том, что у нас плохо отлажена система оповещения между реаниматологами и трансплантологами. И в Европе, и в США такая система успешно действует. У нас же координационный центр существует только в рамках Москвы и Московской области. И доноры — редкость. При мне московские трансплантологи пытались организовать доставку донорской печени из Санкт-Петербурга. Ничего не вышло — не удалось в срочном порядке найти возможность переправить орган в Москву.
Трансплантологи и их пациенты ждут, когда появятся подходящие органы. А это может произойти, только когда где-то умрет другой человек — потенциальный донор. Здесь и кроется главная этическая проблема, связанная с пересадкой.
Неизбежно возникает и вопрос о злоупотреблениях: может ли такое быть, что реаниматологи откажутся реанимировать «перспективного донора» и сразу сдадут его на органы? Существуют ли заслоны на пути такой преступности? Тем более что три года назад был открыт судебный процесс против врачей-реаниматологов из 20-й городской больницы и донорской бригады Московского координационного центра органного донорства. Их обвиняли в покушении на убийство с целью изъятия органов. Это судебное разбирательство длится до сих пор.В ноябре прошлого года суд уже во второй раз оправдал врачей, посчитав их вину недоказанной. Но буквально через несколько дней прокуратура обжаловала оправдательный приговор. Окончательное решение пока не принято.
Рассмотрим проблему подробно. Итак, если в реанимации находится человек в состоянии необратимой комы, то созывается консилиум врачей, которые на основании целого ряда критериев ставят диагноз «смерть мозга». Мне приходилось общаться с врачом-хирургом, который отказывался ставить такой диагноз, так как, по его мнению, до тех пор, пока сохраняется кровоток, пациента нельзя назвать умершим. Помимо консилиума обычно приглашают еще и судмедэксперта, хотя это не обязательно. Если пациент пригоден для донорства, то главный врач больницы (или ответственный дежурный врач) имеет право выдать разрешение на забор органов (кстати, забор разрешен далеко не во всех больницах). Приезжает так называемая группа забора (это бригада либо трансплантологов, либо хирургов донорской бригады). Забор органов происходит в присутствии нескольких врачей и медсестер. Например, при заборе сердца, печени, почек у одного донора участвует бригада как минимум из
17 человек (каждый хирург, ответственный за забор определенного органа, приезжает с ассистирующей медсестрой). Скрыть тут ничего невозможно.
Изъятый орган помещается в консервирующий раствор, обкладывается льдом и хранится в специальном холодильнике. Самые нежные органы — это сердце и поджелудочная. Самый стойкий, как мы уже говорили, — почка. Орган отвозят в лабораторию для типирования — чтобы потом определить, кому его можно пересадить. Самые главные показатели при типировании — иммунологические. Учитывается группа крови, гены, возраст, физиологические данные донора и реципиента. Обычно врачи приводят такую цифру: из 17 тыс. человек только одна пара донор–реципиент подходит друг другу на 100%. Ничего подгадать, заранее рассчитать тут невозможно. То есть сюжет триллера про то, как конкретному богатею намечают в доноры еще живого безработного, — чистая фантастика. Фактически ищут не орган для конкретного реципиента, а, наоборот, больного, которому может пригодиться изъятый орган.
Так возможна ли этически безупречная пересадка органов? Каково должно быть христианское отношение к транплантации?
Иллюстрация из старинного тибетского анатомического атласа
Необратимый диагноз
Как ставится диагноз «смерть мозга», поясняет
Михаил Александрович ПИРАДОВ, заместитель директора
по научной работе НИИ неврологии РАМН, руководитель отделения реанимации и интенсивной терапии, профессор, доктор медицинских наук. Один из авторов Национальных критериев смерти мозга.
— Правда ли, что смерть мозга трудно диагностировать?
— Диагностика смерти мозга является абсолютно ясной задачей. Этот диагноз может ставиться на основании 9 клинических критериев и так называемого теста апноэтической оксигенации (тест, по которому можно определить сохранность дыхательного центра ствола головного мозга). Для этого не нужны дополнительные исследования, — ультразвуковые, радиоизотопные, томографические или электроэнцефалографические. Клинические критерии — это набор рефлексов, в основном ствола головного мозга, который необходимо исследовать и который при смерти мозга дает только один ответ: отсутствие этих рефлексов.
Обычно смерть мозга диагностируется в реанимации. Для этого помимо врача-реаниматолога с опытом работы не менее 5 лет и врача-невролога с опытом работы не менее 5 лет в отделении должен быть еще один-единственный прибор для проведения теста апноэтической оксигенации.
Определение «смерть мозга» звучит как «полное и необратимое прекращение всех функций головного мозга, включая функции ствола головного мозга». Ствол головного мозга относится к тем структурам, которые наиболее стойки к недостатку кислорода. Его клетки гибнут в последнюю очередь. В стволе расположены сосудодвигательный, дыхательный центры плюс центры, связанные со зрачковыми реакциями. И диагностика смерти мозга базируется на отсутствии рефлексов именно со стороны ствола головного мозга.
— Чем смерть мозга отличается от очень глубокой комы?
— Кома — это состояние, когда больной не реагирует на внешние стимулы, но при этом у него целый ряд функций ствола головного мозга сохранен. Например, область разветвления двух основных бронхов — одна из самых мощных рефлексогенных зон. Ее раздражение всегда вызывает кашель (попало «не в то горло»). Даже при самой глубокой коме этот рефлекс присутствует, а вот при смерти мозга — отсутствует.
Если поставлен диагноз «смерть мозга», есть три возможных варианта действий. Первый вариант — после того, как все официально запротоколировано (необходимы подписи определенного количества людей с определенным стажем работы), присутствуют все девять клинических критериев, проведен тест апноэтической оксигенации и пациент уже шесть часов (как этого требует инструкция Минздрава) пребывает в этом состоянии, то после очередной проверки, когда вновь подтверждено отсутствие всех клинических признаков функционирования полушарий и ствола мозга, включая дыхательный центр, один из докторов, входящих в состав комиссии, может выключить аппарат искусственной вентиляции легких (ИВЛ). Вариант второй: после того как протоколы подписаны, доктор звонит в центр органного донорства и сообщает о потенциальном доноре. Третий путь, по которому в основном идут врачи, — несмотря на то что диагноз поставлен, больного продолжают вести с помощью ИВЛ, и обычно через несколько часов (максимум — дней) он умирает, т. е. происходит самостоятельная остановка сердечной деятельности.
— Правда ли, что погрешность при определении смерти мозга — от 11 до 15%?
— Это не совсем так. Надежность клинических критериев смерти мозга, по данным специальных исследований, стопроцентная. Здесь имеется в виду другое: в последней редакции российских критериев указаны два дополнительных метода диагностики, подтверждающих, но не констатирующих диаг- ноз: ангиография церебральных артерий и электроэнцефалография. Если необходимо по каким-либо причинам ускорить постановку диагноза смерти мозга, можно не выжидать 6 часов для подтверждения диагноза, а использовать метод ангиографии. Если обнаруживается отсутствие контраста (в данном случае кровотока) в области внутричерепных артерий, значит, кровоснабжение мозга отсутствует. Тогда можно через 30 минут повторить это исследование и, если получен тот же результат, выключить аппарат ИВЛ. Метод электроэнцефалографии используется как замена двух клинических критериев смерти мозга, если у человека есть повреждение барабанной перепонки и (или) шейного отдела позвоночника и ему нельзя провести клинические тесты, связанные с поворотом головы (окулоцефалический рефлекс), или тесты, устанавливающие наличие или отсутствие окуловестибулярных рефлексов.
Некоторые врачи пытаются доказать, что в качестве вспомогательного метода диагностики можно использовать ультразвук. Однако результат ультразвукового исследования мозгового кровотока во многом зависит от мастерства оператора, и к тому же примерно у 5-10% людей нет так называемого «ультразвукового окна» в черепе. С помощью ультразвука можно подтверждать диагноз смерти мозга, но стопроцентным критерием он не является. Отсюда и берутся приведенные вами проценты.
Вас не спросят
Если человек нотариально не оформил запрет на то, чтобы в случае смерти у него забирали органы, он считается давшим согласие на эту операцию.
Юридический нонсенс комментирует Ирина Васильевна СИЛУЯНОВА, доктор философских наук, профессор, завкафедрой биомедицинской этики Российского государственного медицинского университета, заместитель председателя Церковно-общественного Совета по биомедицинской этике Московской Патриархии.
Церковная позиция по проблеме пересадки органов выражена в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви». В этом документе определено, что трансплантация — приемлемый вид медицинской деятельности. Отрицается Церковью лишь тот правовой принцип, которым регулируется проведение трансплантологических операций в России. Этот принцип выражен в законе «О трансплантации органов и (или) тканей человека», принятом в 1992 году. Называется он «принцип презумпции согласия» и заключается в том, что после смерти любой человек становится донором практически автоматически, если он при своей жизни нотариально не выразил протеста против того, чтобы его тело вскрывали и забирали органы.
Другими словами, предполагается, что каждый умерший человек дал согласие на изъятие органов. Но на самом-то деле этого согласия нет. Отсутствие документально оформленного протеста не означает, что человек согласен. У нас в России отсутствует практика, чтобы человек при жизни пошел к нотариусу и заранее составил бумагу, запрещающую ее владельца разбирать на органы в случае смерти. Согласно действующему закону врачи производят вскрытие, забор органов, но реального согласия донора на это у них нет.
А этика классифицирует любое действие над человеком без его на то согласия как насилие. Против этого Церковь и возражает.
Законодательство очень многих стран, например США, в области трансплантации является, напротив, этически корректным. Там доктор никогда не подойдет к телу умершего и не будет производить забор органов, если рядом с этим телом не будет лежать нотариально заверенная бумага, в которой при жизни этот человек дал согласие на забор органов и тканей. Таким образом, доктор, осуществляя забор, действует с разрешения и согласия человека. Вот это этически корректное действие.
Традиционно в медицине критериями смерти человека считались остановка дыхания, кровообращения, прекращение сердечной деятельности и так далее. Современные реанимационные процедуры способны восстановить и поддерживать дыхательную и сердечную деятельность человека. Но при этом констатируется смерть человека с диагнозом «смерть мозга». То есть человек может и дышать, у него может быть сердцебиение, но тем не менее его признают мертвым. Среди православных специалистов существует мнение, что диагноз смерти мозга — весьма спорный. Об этом говорит, к примеру, протоиерей Сергий Филимонов в книге «Смерть мозга. Православный взгляд на проблему». По его словам, признавая человека умершим при диагнозе «смерть мозга», мы признали бы, что мозг является вместилищем души. Но утверждать это вряд ли корректно.
Медики называют диагноз смерти мозга «прагматическим». Потому что этот диагноз нужен именно трансплантологу, чтобы при наличии кровоснабжения, сердцебиения, реальной биологической жизни организма забрать орган, еще живой.
В этой ситуации возможны коммерческие соблазны и искушения. Об этом говорит сам закон, который принят в РФ. В нем есть статья о запрете купли-продажи человеческих органов. Если есть статья, запрещающая продажу человеческих органов, это говорит прежде всего о том, что такая возможность и реальность существует.
Для христианина вопрос о пересадке органа — это всегда личный выбор. Как и в любой болезни. Если мы заболеваем хотя бы гриппом, мы принимаем решение: или будем лечиться, или ложимся и заказываем себе погребальные принадлежности.
И только наша христианская совесть может подсказать нам, как относиться к возможности расчленения нашего тела после смерти. Существует такая позиция, которая тоже зафиксирована в социальной концепции, что согласие православного человека на донорство после смерти есть не что иное, как проявление христианской любви, выраженное в желании послужить ближним и после своей смерти.
Комментарий священника
Протоиерей Димитрий Смирнов, председатель Синодального отдела
по взаимодействию c Вооруженными силами
— С точки зрения христианской этики донорство и трансплантация органов является, по моему мнению, абсолютно допустимым и очень хорошим делом. Дать возможность больным людям выжить за счет людей уже усопших — это прекрасно! Ведь божественный замысел о человеке заключается в том, чтобы люди спасали других людей с помощью науки. Но спасение жизни одного человека не должно лишать жизни другого. Я сторонник донорства, но я против расчленения еще живых людей.
Есть органы, донором которых человек может стать, сохранив свое здоровье и жизнь: например, почки, которых у нас, как известно, две. Стать донором почки — это замечательно! Я уверен: человеку, отдавшему кому-то свою почку, простится много грехов.
А переливание крови — тем более прекрасное явление! Я и сам неоднократно был донором. Последний раз — когда моей маме сделали операцию. Я часто и среди прихожан объявляю о необходимости сдать для кого-то кровь. Сдать кровь — это лучшая из жертв! И практически безопасно, если, конечно, врачи не проявляют халатности.
Согласие на изъятие органов у погибшего должны давать ближайшие родственники. Или еще так: при получении водительских прав в них делается отметка на согласие на изъятие органов в случае автомобильной катастрофы со смертельным исходом. Но когда человека привозят еще живого, а у него изымают органы — это уж извините! Вот врачи говорят: он все равно не выживет. А бывают случаи, когда люди по месяцу находятся в коме, а потом приходят в себя.
Самый трудный вопрос — как быть в случаях тяжелого кровоизлияния в мозг, когда врачи могут поддерживать жизнь человека только при помощи специальной аппаратуры. Я думаю, тут приемлема такая практика, когда по согласию с ближайшими родственниками человека оставляют так, как есть, на волю Божию. Так вот, изъятие органов возможно все равно только после того, как человек умрет. А человек, занимающийся расчленением живых людей, через некоторое время несет такие духовные потери, что может быть только палачом, а не врачом. Нельзя обойти заповедь Божию «Не убий»!
Протоиерей Аркадий Шатов, председатель Комиссии по церковной социальной деятельности при Епархиальном совете Москвы
— Люди верующие и неверующие по-разному относятся к возможности продлить земную жизнь и избежать страданий за счет пересадки органов из другого человеческого тела. Для неверующего нет ничего страшнее смерти, потому что после нее ничего нет. Для верующего во Христа грех страшнее, чем смерть, поэтому ему надо исследовать, есть в трансплантации грех или нет. Но как это сделать, если одни врачи говорят, что диагноз смерти мозга можно поставить безошибочно, а другие – что ошибка в диагнозе составляет 15%? Мы знаем, как часто ученые, увлеченные своими идеями, ошибаются и выдают желаемое за действительное. Если диагноз смерти мозга поставлен неправильно или если смерть мозга — это еще не смерть человека, то значит, сердце могут взять у еще живого человека, с телом которого еще не разлучилась душа, и этим ускорить его настоящую смерть, т. е. убить его? Редакции журнала нужно продолжить работу над этой сложной темой и добиться от медиков детального и всем понятного разъяснения, что же такое смерть мозга. Нужно, чтобы над этой темой поработали богословы и осмыслили ее с позиций христианской антропологии. Я думаю, что редакция «Нескучного сада» должна попросить прощения у читателей за то, что не может дать однозначные ответы на вопросы, которые поставлены в этом номере.
Сейчас в России нас не спрашивают, можно или нельзя расчленить наше тело для спасения жизни другого человека. Это, конечно, плохо. Ну, а если законодательство изменится и мне нужно будет решать, можно ли после смерти вскрыть мою грудную клетку, разрезать живот и вырезать все пригодное для науки (именно для науки, потому что могут не найти подходящего реципиента)? А если мне придется решать, можно ли подобную операцию произвести над моим ребенком, женой, матерью? Американский адмирал утешался в смерти близких этой возможностью. А я? Мне страшно об этом думать. Почему? У меня нет совершенной любви? Мне неприятно, что эту операцию будут делать чужие, циничные люди? Как поступить? Больше вопросов, чем ответов. Наверно, помимо общего, принципиального решения, в каждом конкретном случае надо молиться Богу и стараться поступить по совести, по Его воле, а не так, как мне легче и удобней. Современная жизнь ставит перед нами много вопросов, от которых хотелось бы спрятаться или убежать, но их надо решать, и поэтому хорошо, что журнал начал обсуждение проблемы, которая с каждым годом все с большей вероятностью может непосредственно встать перед каждым.
Версия для печати
