По мнению Михаила СЕЛЕЗНЕВА, члена библейской группы Синодальной библейско-богословской комиссии, разные переводы Библии должны сосуществовать друг с другом, потому что лишь одновременное чтение нескольких переводов Библии может дать нам некоторое представление об оригинале.
Михаил СЕЛЕЗНЕВ, филолог-библеист, заведующий кафедрой библеистики Общецерковной аспирантуры и докторантуры имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия Русской Православной Церкви, член библейской группы Синодальной библейско-богословской комиссии, доцент Института восточных культур и античности РГГУ. В 1996-2010 гг. руководил новым переводом Ветхого Завета на русский язык в Российском Библейском Обществе.
— Насколько восприятие смыслов Библии зависит от языка, от стиля? От современности изложения, или наоборот, его возвышенной отстраненности, вневременности?
— Конечно, форма высказывания небезразлична для человека. Известна история. В парижском, кажется, метро, заменили таблички «Выхода нет» на таблички «Выход в другом месте» — и в результате резко сократилось количество самоубийств в метро. С точки зрения передаваемой информации об устройстве метрополитена — таблички (с учетом контекста) абсолютно синонимичны. Но так уж устроен человек — слова действуют на каком-то подсознательном уровне, еще до всякого логического их анализа.
Я вот думаю, вспоминая про эти таблички в метро: а что, если бы в русском переводе Евангелия от Матфея вместо русско-арамейских слов: «Не можете служить Богу и маммоне» — стояло: «Не можете служить и Богу и богатству»? Вдруг кого-то это вразумило бы? Конечно, комментарии объяснят все непонятные слова, но афоризм, краткий и емкий, каким было это речение Иисуса, скорее способен пробудить человека, чем текст, требующий обильных подстраничных сносок.
Чем больше перевод отличается по лексике, по синтаксису от того языка, на котором мы говорим сегодня, — тем меньше мы чувствуем, что он про нас сказан и к нам обращен. С другой стороны, если герои евангельских повествований будут изъясняться современным сленгом — это будет смешно, станет восприниматься как постмодернистская пародия.
В итальянском языке есть поговорка «traduttore, traditore» («переводчик — предатель»). Смысл ее в том, что адекватный перевод невозможен. Если вдуматься, это частный случай более общей максимы Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Но ведь, с другой стороны, мысль, которая не была изречена, вообще не существует для другого человека! Получается, что, переводим ли мы древний текст, или просто пытаемся донести свою мысль до собеседника — мы совершаем действие, которое с одной стороны невозможно, а с другой стороны — необходимо. «И пониманье нам дается, как нам дается благодать», — сказал тот же Тютчев. То есть, если мы что-то смогли выразить и донести до другого человека, — произошло чудо.
Это касается и вопросов стиля в переводе древних текстов — архаика в переводе удаляет его от нас, а современность девальвирует смысл. Оба пути ведут в тупик — а перевод нужен.
На илл.: средневековая болгарская Библия(с гравюрами)
— Получается, не может быть одного эталонного перевода? Каждый будет иметь свои недостатки? То есть должны быть разные переводы, достаточно качественные, но не ставящие целью быть совершенными?
— Думаю, Вы правы. В англоязычном мире сейчас существует несколько десятков разных переводов Библии. Когда я работал над переводами Библии на русский, я постоянно сверялся с английскими, французскими, немецкими переводами — это дало мне возможность оценить и степень их точности, и их соотношение друг с другом. Многие переводы откровенно неудачны, читать их — время зря тратить. А некоторые переводы отчасти удачны, и при этом каждый — удачен по-своему, в своей нише; так что они действительно дополняют друг друга.
— И эти переводы можно было бы снабдить комментарием, информируя читателя о других переводческих возможностях?
— Комментарии нужны обязательно, подробные и разноуровневые. В частности, для серьезного нового перевода Библии на русский язык обязательно нужны комментарии, которые объясняли бы наиболее значимые (а также наиболее в глаза бросающиеся) отличия от Синодального. Для нашей, русской, ментальности это совершенно необходимо — слишком сильно недоверие ко всему новому. Так было при Никоне, и сейчас так же. Это недоверие можно преодолеть только открытым диалогом, честным рассказом о проблемах и о попытках их решения.
— Сегодня столько людей пошло в храмы, разве не должно быть у них своего, народного перевода Библии? Простого и понятного? Должны ли быть переводы отдельно для книжников, отдельно для простецов?
— Вы хотите сказать, что Синодальный перевод — для книжников, а новый перевод нужен исключительно простецам? Это совсем не так. Я думаю, «книжники» (если только они не филологи-библеисты) тоже нуждаются в новом переводе Библии. Ненужно усложненный, ненужно буквальный синтаксис Синодального перевода для всех читателей тяжел. Особенно в Посланиях и в Ветхом Завете — то есть в тех текстах, где и так, без дополнительных препятствий, расставленных переводчиками, разобраться бывает совсем непросто.
Часто думают, будто буквальный перевод — это перевод «более точный», «более филологический». Далеко не всегда так. Возьмем знаменитую максиму «Не судите, да не судимы будете» (Мф 7:1). Кем не будете судимы? Распространенное (и ложное) понимание: «не судите других, и не будете судимы другими».
Почему ложное? Дело в том, что для Евангелия от Матфея характерно стремление не упоминать лишний раз имя Божье; с этой целью часто используется пассивная конструкция: «будут утешены» («насыщены», «помилованы», «судимы») в смысле «утешены («насыщены», «помилованы», «судимы») Богом». Такая конструкция не говорит явно, кто именно будет утешать, миловать или судить; но для читателей Евангелия было очевидно – речь идет о Боге, о Страшном Суде. А вот читателю Синодального перевода это не очевидно. Хотя перевод буквальный, слово за слово. Так часто бывает: переводишь текст слово за слово — а он при этом меняет свой смысл.
Я предложил бы такой перевод: «Не судите, и не будете осуждены на Суде». По крайней мере тот, кто читает глазами, увидит большую букву в слове Суд. Да и слушающий скорее всего поймет, о каком суде идет речь.
Валентина Николаевна Кузнецова в своем переводе идет еще дальше и пишет: «Никого не осуждайте — и вас Бог не осудит». Это довольно точная передача смысла. Но с другой стороны – будет ли это честно по отношению к евангельскому тексту – ведь там совершенно сознательно, совершенно намеренно в этом стихе избегается имя Божье…
— Когда я прочитала Новый Завет в переводе Кузнецовой, многими встреченный критически, для меня открылись новые евангельские смыслы. Стали понятны места, которые я раньше плохо понимала. Да, что-то резало ухо, возникла масса вопросов: почему вдруг такая разница в этих переводах (Синодальный и Кузнецовой), но я была благодарна переводчице, что стала больше понимать.
— Не только Вы. Я знаю очень многих людей — и «простецов», и даже филологов — которые говорят то же самое: благодаря переводу Валентины Кузнецовой им стали понятны тексты и смыслы, непонятные ранее, когда они читали Синодальный перевод.
Но критика Кузнецовой тоже не беспочвенна. Ее переводы рождались в обстановке позднесоветских 1980-х, и это наложило на них сильный отпечаток. На протяжении всех советских десятилетий — более чем полувека — атеистическая пропаганда пыталась представить христианство как нечто устарелое и отжившее, «елейное», «келейное», «средневековое». Вот этому стереотипу и бросал вызов перевод В.Н. Кузнецовой, он словно хотел сказать читателю: христианство — оно бодрое, боевое, живое, говорящее современным языком; это был протестный, полемический перевод, нацеленный на разламывание сложившихся стереотипов. Но любое полемическое высказывание, в силу самой своей полемичности, неизбежно тяготеет к тому, чтобы перегнуть палку в противоположную сторону.
Синодальный перевод очень архаичен, часто буквален до неестественности, труден для понимания (особенно Павловы послания, Ветхий Завет). Поэтому где-то отказ от ненужной архаизации, ненужного буквализма Синодального Перевода действительно проясняет текст, делает его ближе. Но в переводах Кузнецовой на смену ненужной архаизации часто приходит ненужная модернизация. В притче о талантах (Мф. 25) рассказывается, как хозяин, уезжая в чужие края, раздал своим рабам деньги: кому один талант серебра, кому пять, кому десять. Возвратившись, он укоряет раба, который зарыл это серебро в землю: «надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью» (Синодальный перевод). Я бы сказал, модернизируя язык, но не реалии: «надо было ссудить мои деньги торговцам (или: ростовщикам), и тогда я, вернувшись, получил бы прибыль». Кузнецова резчайшим образом вводит современные реалии: «тебе надо было положить мои деньги в банк». Этот «банк» совешенно выбивается из контекста, ведь вокруг, даже в переводе Кузнецовой, сплошные древние реалии: «серебро» в значении «деньги», «талант», как мера веса, сами отношения господина и рабов — и вдруг реалия из совершенно другой эпохи!
Аналогично затруднено и прочтение другого отрывка из Матфея: «Потому сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его» (Мф. 21:43, Синодальный перевод). Синтаксис Синодального перевода здесь явно неудачен («плоды его» – это чьи? народа? Царства?). Я предложил бы сделать перевод более ясным: «Я говорю вам, что Царство Божие будет отнято у вас - и отдано тому народу, у которого оно станет приносить плоды!». Кузнецова заменяет метафору «плодов» на более современную: «будет отнято у вас Царство Бога и отдано народу, который приносит доход». На мой взгляд, это неудачное «осовременивание» — и ненужное. Оно разрывает ту ткань «сельскохозяйственной» образности, которая пронизывает собой всю Библию, и Ветхий и Новый Заветы; образ «плода» вообще очень важен и для ветхозаветной, и для новозаветной метафорики.
— Чаще всего Кузнецову критикуют за обращение к просторечью.
— Дело не в грубых и просторечных выражениях как таковых. Если таков оригинал, переводчик обязан перевести его грубо и просторечно, нельзя же переводить Аристофана языком Евангелия от Иоанна. Но и наоборот тоже нельзя. Синодальный перевод во многих случаях «завышает» лексику и образность оригинала. Кузнецова, напротив, нередко без необходимости «занижает» ее.
Напр. Мф. 5:11 в переводе Кузнецовой: «Блаженны вы, когда вас оскорбляют, преследуют и клевещут на вас, обливая вас грязью из-за Меня!» Это «обливание грязью» очень сильно выбивается из общего стиля речений Иисуса — и не имеет никакого стилистического прообраза в греческом. Там стилистически нейтральные глаголы: «ругать», «говорить злые слова», «лгать»...
Для переводов типа английской Good News Bible (русским аналогом которой является перевод Кузнецовой) характерно стремление раскрыть метафоры или вообще убрать их, чтобы текст стал проще и понятнее. Иногда это оправдано. Например, русский читатель иногда понимает выражение «сыны чертога брачного» (синодальный перевод Мф. 9:15) как «сыны, зачатые в чертоге брачном». Не только Кузнецова дает здесь смысловой перевод «гости на свадьбе», но и Сергей Аверинцев, намного более консервативный, пишет в своем переводе евангелия от Матфея: «гости на брачном пиру».
Однако зачастую раскрытие метафор убивает образность, уничтожает многомерность текста. В отрывке Евангелия от Матфея (11:28-30) Господь говорит: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Синодальный перевод). С точки зрения современного русского языка этот перевод не очень удачен: слова «иго», «успокоить» несут в себе не совсем тот смысл, который в них хотели вложить переводчики XIX столетия. Мало кто сейчас знает, что церковнославянское слово «иго» (греч. дзюгос) — это ярмо для воловьей упряжки. А слово «успокоить» в современном языке предполагает какую-то предшествовавшую суету, бессмысленную ажитацию: «успокаивают» человека, впавшего в истерику. Здесь же речь идет об отдыхе и покое после тяжкого труда. Я перевел бы: «Придите ко Мне, все измученные и обремененные тяжкой ношей, и Я дарую вам покой. Наденьте Мое ярмо на себя, станьте Моими учениками — ведь Я кроток и смирен сердцем — и ваши души обретут покой. Ярмо Мое — радостно, и ноша Моя легка».
Важнейшее место в этих стихах занимает метафора «ярма». В еврейской традиции начала нашей эры «ярмо» часто выступает как образ Закона, Заповедей, которые Бог возлагает на людей. Поэтому смысл этих слов Христа таков: Закон Его радостен и легок для тех, кто (как апостол Павел в молодости) был измучен выполнением ветхого Закона. В переводе этих слов Кузнецовой метафора «ярма» раскрывается, и «ярмо» однозначно толкуется как «заповеди»: «заповеди Мои просты и ноша Моя легка!» Но это очень далеко от оригинала. Жаль наглядный и осязаемый образ «ярма». Кроме того, греческое «хрэстос» может значить «полезный», «хороший», «добрый», «утешительный» (в данном контексте «радостный» кажется мне неплохим эквивалентом) — но никак не «простой».
Или еще один очень сильный евангельский образ: «когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Мф. 6:3). В переводе Кузнецовой он полностью пропал: «когда ты подаешь милостыню, пусть никто об этом не знает». А ведь дело не только в том, чтобы никто про это не знал — а, прежде всего, в том, чтобы ты сам не думал про собственную «праведность». Чтоб ни левая рука, ни мозг про это не знали.
— Возможно ли совместить современный язык (как у Кузнецовой) с большей филологической точностью? Какие здесь сложности?
— А что такое филологическая точность? Перевести слово за слово: «сыны чертога брачного»? Или раскрыть метафору и дополнить недосказанное: «…и Бог вас не осудит»?
Как минимум могут (и должны) сосуществовать два разных перевода: один более дословный (к нему нужны будут комментарии про то, что на самом деле имеется в виду), другой — ориентированный на современную литературную норму (к нему нужны будут комментарии про то, как это было сказано в оригинале).
В функции дословного перевода здесь может выступать Синодальный. Или, быть может, перевод под редакцией еп. Кассиана (Безобразова). «Кассиановский» перевод точнее, если под точностью понимать буквальную точность. Но Синодальный привычнее нам.
А если говорить о переводе Нового Завета, ориентированном на современный язык, то в этой нише у нас сейчас есть один-единственный перевод: Валентины Кузнецовой. У меня к нему немало претензий, и смысловых, и стилистических, но больше пока нечего порекомендовать тем, для кого Синодальный текст стилистически чужд и непонятен.
Когда пару лет назад в Российском Библейском Обществе (РБО) решался вопрос об издании «Современной Русской Библии», встал вопрос о том, включать или нет в это издание новозаветные переводы Кузнецовой. Я как главный редактор РБО выступил против и предложил именно то, о чем Вы говорите: создать перевод, который следует современной русской литературной норме, но при этом не столь сильно противопоставляет себя традиции, не «перегибает палку в обратную сторону». Причем это было больше, чем просто прекраснодушные планы: к 2010 г. я и мои коллеги подготовили, как раз в том ключе, о котором Вы говорите, перевод более чем половины текстов Нового Завета. Однако это предложение не было принято дирекцией РБО, и я ушел из Библейского Общества.
Жаль, что так сложилось. Ведь очень многие сейчас, отталкиваясь от недостатков перевода Кузнецовой, отрицают саму необходимость перевода Библии на современный язык. А необходимость есть. О необходимости нового перевода Библии неоднократно говорил митрополит Иларион (Алфеев), об этом же говорили и члены богословской комиссии Межсоборного Присутствия, подготовившие документ «Отношение Церкви к существующим разнообразным переводам библейских книг». До тех пор, пока у нас нет понятного перевода Библии, санкционированного Церковью, — не стоит удивляться, если люди, именующие себя православными, цитируют и исполняют Евангелие «с точностью до наоборот».
Подготовила Ирина ЛУХМАНОВА
Версия для печати
