Диверсанты поневоле
Священник и писатель Александр ШАНТАЕВ, настоятель Спасо-Преображенского собора в Угличском кремле, много лет служил на сельских приходах

При всем почти бесконечном наборе существенных отличий городской приходской жизни от деревенской одно отличие останется объективно непреодолимым — количественное. Городской приход длительное время сохраняет потенциал роста и нередко живет в динамичном процессе ротации людей, их прихода, ухода, экспансии внешних территорий и видов социально-миссионерской деятельности. Сельский приход, даже находящийся в процессе становления, очень быстро достигает своего потолка, предела развития вширь, вовне.
Если, к примеру, в деревне сто человек, можно произвести условное вычисление, отняв от общей цифры число деятельных людей допенсионного возраста, обычно выезжающих на заработки в ближние и дальние города, какое-то число клинических алкоголиков, молодежи, стариков мужского пола, получив итоговую цифру, скажем, в 35 человек средне-пожилых и старых мирянок. При активном старании и рвении священника приход можно будет расширить еще до 50-55 человек. На этом его внешний рост и развитие закончится. Начнется несколько монотонная, с учетом сезонной специфики, жизнь внутри сельскохозяйственного земледельческого цикла, сопровождаемая неизбежными утратами — кончинами членов прихода. Реже — успехами священника по привлечению новых членов. И успехи здесь буквально поштучные, на вес золота. Удалось, к примеру, батюшке подружится с лесником, егерем, директором школы или главой сельской администрации. Присмотрелись друг к другу, обнаружили общие темы, где-нибудь на рыбалке или в баньке поговорили за стопочкой по душам о России, о крестьянстве и неизбежно вырулили на тему Бога. Мужика проняло, стал заходить в храм, задумался… Дальше многое зависит от способностей, хладнокровия и такта священника, иначе так можно и закончить одними застольями и выездами на рыбалку. «Батя», вместо того чтобы рекрутировать новых деятельных членов прихода, сам будет пожизненно зачислен в местный клуб «настоящих мужиков».
Здесь тонкий момент. Можно увлечься специфическими особенностями сугубо сельской церковной жизни, с ее по-прежнему своеобразной красотой, захотеть жить во всем этом — сажать огород, доить корову и т.п. — и упустить то главное, ради чего ты здесь. Священник на селе должен быть определенно сложившейся и цельной личностью, с внутренним убеждением своей миссии здесь, чтобы не смалодушничать и не дать слабины, когда мир будет пытаться переварить и усвоить его. Он не просто жить сюда приехал, с матушкой и детишками, пусть и церковной жизнью. Он должен не упускать, что его цель — всеми силами содействовать становлению церкви-общины, остальное — средства. К священнику обращаются, с него спрашивают как с Церкви. Его главная задача —
не позволять остывать общинной жизни, не давать ей уходить в почву, рассасываться в семейственности, запанибратстве. Церковные формы в селе зыбки, они постоянно оседают, тают с исподу, как мартовский снег, побеждаясь инерцией календарного круга. В итоге все возвращается к тому, что я именую условно «прирученным христианством» — этакой домашней религией обрядов и предков, когда церковь на селе функционирует в режиме «Православного церковного календаря» на текущий год: служим от воскресенья к воскресенью, от праздника к празднику. Бабушки пришли, батюшка послужил, и, довольные друг другом, в общей любви и согласии разошлись. В этом, конечно, нет ничего плохого, но это тупиковое присутствие Церкви, оно никуда не ведет. Это инерционное существование, из которого постепенно уходит всякая свежесть, температура, смысл.
Снова вернусь к тому, что победы на этом приходском фронте — штучные. Победа Христова меряется каждой единичной душой, привлеченной к убежденной и деятельной жизни в приходе. В любом еще достаточно жизнеспо собном селе содержится под спудом определенный христианский потенциал. Не только пожилые наши бабушки, но и молодые, не старые и вполне деятельные люди желали бы обрести себя в Церкви. Желали бы, но не обретают, потому что не знают, как войти в эту жизнь. А мы не знаем или не решаемся предложить им что-то помимо прописей: ходи на службы, молись, постись, исповедуйся… То, к чему нужно действительно прийти, что требует роста и созревания, мы предлагаем сразу как условие и как панацею. Вера же требует пути, труда, деятельности. Вера спеет на ниве деятельности. У нас же на селе острый дефицит деятельности и инициативы.
В школе, в больнице, в совхозе, где угодно, есть возможности для церковного вхождения и миссии.
Может показаться, что я кого-то обвиняю. Нет, у меня нет на это права. Я пишу совсем о другом.
О том, что в наше сознание (даже подсознание), в наши души и сердца прокралось пораженчество.
В деревне оно вопит благим матом из каждого пустого окна, провалившейся крыши, растасканного по кирпичику коровника, кладбища сельхозтехники… Из обреченности существ мужского и женского пола, сбредающихся к сельмагу или самогонной точке… В детишках, похожих на щенят или галчат, с обветренными мордашками и цыпкастыми лапками, которые смотрят на этот окружающий мир распахнутыми глазками и пьют его отравленный безысходностью воздух… Сельского батюшку в реалиях его приходских будней не может не терзать мысль, что Россия кончилась. И кончилось Русское Православие, которым, быть может, он когда-то очаровался, читая Лескова, Шмелева, уверовав и проникшись духом народной церковно-крестьянской стихии. Он видит, что этот дух угас, почти уже нет самого народа, только коряжистая болотистая пустошь на том месте, где он когда-то был. И возникает неизбежный эсхатологический вывод, и опускаются руки… Вот на днях я получил письмо от своего родственника, молодого сельского священника из С-кой епархии, отца В. Он пишет: «Гораздо проще учить или советовать то, чего сам никогда не делаешь, или бороться с ветряными мельницами… Мнить себя мучеником, когда от тебя не требуют исповедничества. У нас в епархии это модно. Прислали нам каждому заполнить анкету и послужной список. Некоторые перепугались, что это для нового мирового порядка собирают информацию, заполнять не стали, а другие заполнили, но с чувством, что это великий акт исповедничества. У многих из наших отцов фобия заполнения каких-либо анкет, во всем этом видят проделки антихриста. Этим все и живут, какое-то чемоданное настроение: вот-вот придет он, антихрист. Наверное, всем скучно жить в реальном мире и все придумывают какой-то свой мистический мир. Одни его наполняют колдовством и мистикой, другие видят развитие апокалипсиса, и все потихоньку сходят с ума…»
Люди ждут от Церкви веры — «Уж в Церкви-то должна быть вера». Не унылая «вера» ожидания прихода антихриста, а деятельная, бодрая вера, которая питается несомненностью Христовой победы над злом и грехом. Люди ждут от Церкви дела. Питают надежду, что она им даст такое дело, найдет практическое применение их силам. Потому что уверовавший человек, пришедший в храм, ищет укрепления своей веры в работе, в утверждении, в восстановлении, в помощи, в делах любви и милосердия. Если ему не предлагают такой работы, он постепенно чахнет, порыв воцерковления угасает.
Чтобы на селе, тем более в условиях сегодняшней разрухи, вырождения и демографического обмеления, создавать что-либо, нужна особая убежденность, крепость веры, стойкость. Любая община начинается с ядра. Его формирование требует многих сил и терпения. Но если подобрались вокруг священника доброкачественные убежденные люди, пусть всего горстка, двое или трое, то он уже не одинок. Главное, чтобы наличествовало желание действовать, а не сидеть сложа руки, разделяя общее уныние. У каждой почти сельской церковенки, самого малого прихода есть свой минимальный ресурс: человеческий, материальный, временной. Какой-то малый минимум и людей, и средств. Понятно, что на сем малом основании на многое не размахнешься. И важно, чтобы взмах твой не пропал даром. Часто повторяемая ошибка новооткрытого сельского прихода и молодого священника — бросить весь свой небольшой ресурс на восстановление храма. И бывает так, что бросить — и промахнуться! Я имею в виду те случаи, когда нет под рукой готового на расходы благотворителя, и вся нагрузка падает непосильным бременем на слабые плечи еще не сформированной общины. Правильно, когда храм поднимается вместе с общиной. Когда он наполняется утварью и благоукрашается наряду с усложнением и углублением молитвенной храмовой жизни. Когда все более зримыми становятся очертания Тела Христова — людей, сознательно наполняющих храм.
Сельский священник и его верные сподвижники — это диверсанты наоборот. Задача диверсанта — искусно внедрившись в чуждую среду, взорвать мост или посеять панику. А задача Церкви в мире — внедряясь во враждебный мир, где угас Дух Христов, тайком раздувать подернутые пеплом уголья этого Духа Любви. Не нарочито, не для новостной картинки и не в качестве разовой акции. А терпеливо разделяя падение народа, не падать вместе с ним. И не спешить поражать блеском куполов, или звоном колоколов, или новыми пластиковыми окнами. Если Господу будет угодно, и это придет в свое время. Время предстоять Церкви в блистательном наряде Невесты, и время странствовать в блаженном рубище. Она прекрасна и в нищете, и в великолепии, как Христос.
Как-то, уже довольно давно, я вычитал фразу одного немецкого профессора богословия, что Западная Церковь «из святой сделалась социальной». Ушла Тайна, осталась гуманитарная миссия. Эта фраза меня зацепила, и я задумался: не идем ли мы к тому же? И по здравом, надеюсь, рассуждении пришел к выводу, что нам, Православию, это не грозит. Может быть, это прозвучит пафосно, но всегда любая общественная, социальная, миссионерская, просветительная деятельность Церкви в России — это разные грани одного таинственного кристалла, т.е. сокровища, ради которого покупают поле, жемчужины, ради которой распродают все имущество, — Царствия Небесного. Так учат наши святые отцы и подвижники, и таков наш особый русский путь.

Рисунки Екатерины ГОЛУБЕВОЙ

Версия для печати