Отец Алексий Черкасов по выходным служит диаконом в храме святой великомученицы Екатерины на Всполье, а по будням – инженером-программистом в московском отделении Microsoft. Ничего особенного в этом нет, уверяет отец Алексий. В Америке, откуда он приехал год назад, все диаконы совмещают службу в церкви со светской работой.
«Милостью Божией я разорился»
– Отец Алексий, вы уезжали в Америку уже взрослым человеком. Думали тогда, что снова вернетесь в Россию ?
– Во всяком случае, у меня не было цели уехать навсегда. Просто хотелось вырваться в мир. Я родом из Кемерово. Там родился, вырос, женился. Cупруга у меня тоже из Западной Сибири - из Омска. Вообще, у меня довольно авантюрная биография. По первому образованию я журналист. После армии работал в молодежной газете «Комсомолец Кузбасса». Потом был собкором «Комсомольской Правды». Тут как раз грянула перестройка. На этой волне многие начали строить свой бизнес. Я тоже открыл небольшую компанию и в 94-м по линии бизнеса ехал с семьей в Сан-Франциско. На тот момент у нас уже было двое детей, я был вполне преуспевающим бизнесменом. И выглядел соответственно — этакий новый русский в малиновом пиджаке из бывших комсомольцев.
– У вас была бурная комсомольская юность?
– Конечно! Я был комсомольским активистом. Нисколько этого не скрываю и не стыжусь. Я же человек из провинции, а там еще встречались места, где высокие коммунистические идеи воспринимались вполне искренне. И в пионерию, и в комсомол мы вступали не из расчета, не ради карьеры, а по зову совести — чтобы совершать добрые поступки, помогать людям. Мы были искренними тимуровцами, посещали стариков, больных, словом, занимались тем же самым, чем сейчас занимаются разнообразные волонтерские организации. Это было очень интересно, и мне было странно, когда я приезжал в Москву и слышал, как здесь люди ругают советскую власть.
– Тем не менее, вы решили уехать подальше от советской власти?
– Мы не от советской власти уезжали. Никакого желания бежать из страны ни у меня, ни у жены не было. Просто мы были молодые, горячие, креативные, сил было много, хотелось познать мир. В общем, просто хотелось за границу. Если бы я оставался журналистом, то был бы шанс попасть собкором в Америку лет через двадцать, пережив массу интриг и подсидев нескольких конкурентов. Меня такая перспектива не устраивала, и я предпочел журналистике бизнес – уехал в Сан-Франциско открывать там дочернее предприятие своей сибирской компании. Но милостию Божией я в скором времени разорился. Остался совсем без денег. И для меня это стало важнейшим благословением в жизни. Если ты сосредоточен на получении все большей и большей прибыли, это очень затягивает. Душа плачет и страждет.
– Вы понимали, что душа ваша плачет и страждет?
– Это я теперь понимаю. В тот момент нет, конечно, не понимал. Тогда мы с женой Татьяной были заняты насущным вопросом выживания. Два года работали в такси. Брали в аренду автомобиль и посменно таксовали: днем жена, ночью я. За это время я успел переучиться с журналиста на программиста. И вот уже 16 лет работаю IT-специалистом.
Примерно тогда же, 16 лет назад мы с Таней пришли в Церковь. До этого жили совершенно нецерковной жизнью, хоть я и крещеный с детства, и религией интересовался в молодости. Помню, перед тем, как жениться, пошел в храм, попросил у священника Библию и подарил ее своей суженой. Это был мой первый подарок. А вторым стал семейный молитвослов, который мне от прадедов достался. Не знаю, почему вдруг захотелось именно такими религиозными атрибутами окружить нашу женитьбу. Наше воцерковление началось в Америке. Это очень типично для русских за границей: оказавшись в чужой среде, люди приходят в православный храм в поисках своей национальной идентичности, оборванных культурных связей. Первоначально, наверное, и у нас были такие же мотивы. Батюшка нас повенчал. Дети пошли в церковную школу. Моя жена, по профессии музыковед, много лет вела при храме коллектив русского национального танца и песен «Родничок». Он, кстати, пользовался большой популярностью в Калифорнии, в эмигрантской среде и у коренных американцев. Русские эмигранты вообще очень трепетно относятся ко всему, что связано с национальными традициями.
Ну а со временем произошло более осознанное воцерковление. Так часто бывает. Господь сначала приводит под каким-то предлогом, например, приходишь в поисках земляков. А потом шелуха отпадает, и ты понимаешь, что национальность, политические убеждения – все это второстепенно. Мы прежде всего братья и сестры во Христе. Это главное.
Покаянный канон под канонаду
– В Сан-Франциско несколько православных приходов. Вы к какому прилепились?
– Мы были прихожанами Храма Христа Спасителя, принадлежащего Американской Православной Церкви. Название-то у храма громкое, но на самом деле это очень небольшая церковь, бывшее архиерейское подворье, основанное в 50- годы епископом Иоанном (Шаховским). В 2003-м меня благословили учиться на заочном отделении Московской Духовной семинарии. Постригли во чтеца. Параллельно я работал в Силиконовой долине, на разных стартапах, рос по службе, стал маленьким начальником. А в 2009 в США разразился очередной кризис, и я остался без работы. Мне выдали пособие по безработице и – весь великий пост я ходил на все службы! Представляете? Раньше такой возможности никогда не было, все работа, работа. А тут такая благодать. И еще я часто ходил молиться тогда в собор Всех Скорбящих Радости - к мощам святителя Иоанна, архиепископа Шанхайского и Сан-Францисского. Особенно горячо молился, чтобы у меня с работой наладилось. И вот так случилось, что меня в 2009 году пригласили в Майкрософт, причем не в американское отделение, а в Китай. Я это понял как благословение святителя Иоанна и согласился.
– Трудно православному человеку жить в Китае? Там ведь ни одного православного прихода?
– К тому моменту, когда я приехал, на территории посольства был храм св. Иннокентия Иркутского. Местные называли его «Красная Фанза». Там велись службы мирским чином, а священник приезжал где-то раз в месяц. Вот тут мои навыки чтеца очень пригодились. За неимением священника я сам стал почти что клириком. Мы собирались каждые выходные, человек десять. Мирским чином служили часы, обедницу, читали Евангелие. Вместо проповеди - поучения святых отцов. Великим постом мне пришлось одному читать канон Андрея Критского. В это время вся страна как раз отмечала китайский новый год. Как сейчас помню: на улицах шум, свист, взрывы петард, фейерверки. А мы служим. И такое ощущение, будто под артобстрелом находишься. Очень благодатно было. Как на битве духовной.
Через год в отстроенный заново Успенский храм при посольстве прислали священника. А меня командировали на недельку в Сан-Франциско, чтобы там рукоположить во диакона.
Рукоположение во диакона. Сан-Франциско
И у нас в Пекине началась полноценная церковная жизнь.
Я проработал в Китае два года, затем вернулся в Сиэтл, там тоже диаконствовал в соборе святого Спиридона Тримифунтского и работал в Майкрософте. А год назад появилась возможность вернуться в Россию. Для меня это было счастье.
– Все-таки мучила ностальгия?
– Постепенно начала мучить. Знаете, когда разрешаешь свои насущные житейские проблемы, пусть не до конца, но хоть как-то, тогда начинаешь задаваться вопросами иного порядка: а что я здесь делаю? Почему я здесь? Родители мои до сих пор живут в Кемерово. Мы связей с родиной никогда не теряли, каждый год ездили домой, да и вообще становиться американцами не собирались. И детей своих воспитывали как русских.
Неисправимый неофит
– После 18 лет за границей родина вас не разочаровала?
– Мне нравится в Москве. У меня очень хорошая работа, меня окружают интересные творческие люди. Особое удовольствие я получаю от общения на русском языке. Мы же понимаем друг друга с полуслова, на уровне оттенков, намеков. Ну вот, например, скажешь, «квартирный вопрос нас испортил», и вся цепочка ассоциаций всем понятна. Пожив за границей, это культурное родство особенно остро чувствуешь и особенно ценишь. На чужом языке такое общение невозможно, как бы хорошо вы на нем ни говорили.
Я рад, что вернулся. У сына другие предпочтения - он остался в Америке, работает в Силиконовой долине программистом. Его пока все устраивает. А дочка учится в Новосибирской консерватории на дирижера хора. Вышла замуж. И возвращаться в Америку пока не планирует. Что до меня, то я больше всего хотел бы осесть в каком-нибудь небольшом русском городке. Но пока не знаю, как жизнь дальше сложится. На все Божья воля.
– Вы совмещаете службу в Церкви и светскую работу. В этом нет никакого противоречия?
– По-моему, нет. Это священнику совмещать сложно и, наверное, неполезно. А дьяконы за границей практически все где-то работают. В Сиэтле одно время служил дьяконом начальник финансовой компании. Я знаю одного дьякона в Канаде, который работает в Цирке дю Солей. А как иначе? На что жить? Заграничные приходы маленькие, служат там во славу Божию. Это и лучше. Мне так больше нравится. Но если сложится новая ситуация, требующая кардинальных перемен в жизни, нужно быть готовым ко всему.
– Есть ли какая-то принципиальная разница между атмосферой на приходах за границей и в России?
– Конечно, есть. За границей люди ближе друг к другу. Они там церковное меньшинство, они нуждаются друг в друге. И священство ближе к прихожанам. В России клир дальше от мира. Хотя у нас в храме св. Екатерины на Всполье сохраняется американская традиция. Мы стараемся сокращать дистанцию.
Служба в храме св. вмц. Екатерины на Всполье , фото сайта st-catherine.ru
– А то, что люди в России агрессивны, вам в глаза не бросается? В том числе в Церкви?
– Мне - нет. Часто об этом слышу, но сам никогда с какой-то особенной агрессией не сталкивался. Наверное, у меня розовые очки. Знаете, как Господь неофитов ведет за ручку. Мне кажется, я по-прежнему неофит. Чем дольше я в Церкви, тем больше мне нравится ее многообразие. У нас так много разных приходов - от ультраконсервативных до ультралиберальных. И все мы в одной Церкви и находим способ уживаться и любить друг друга, несмотря на искушения. Это же замечательно.
– Разве мы уживаемся? Я вижу совсем другую картину - как ультраконсервативные срывают с людей майки на улицах и кричат о своем религиозном чувстве.
– Ну да, бывают взлеты экстремизма с той, с другой стороны. Но Церковь сглаживает эти противоречия.
– Вы говорите о Церкви небесной. А в Церкви земной сейчас масса поводов для конфликтов.
– Уровень конфликтности зависит от нас самих, мне кажется. Рано или поздно, если веришь и любишь, все устраивается. Я человек глубоко провинциальный. Сан-Франциско для русского человека – это тоже провинция. И в провинции оно все как-то проще. Большие политические проблемы - они на уровне личных предпочтений. А Символ веры у нас один. Вот мой опыт церковной жизни практически полностью заграничный. А за границей - как на корабле. Там не так много православных приходов. Ну вот взять Пекин. Один православный храм. Люди самых разных течений и убеждений туда приходят, и им надо находить общий язык. И находят. Причащаться же всем хочется. Если мы стараемся в человеке Христа видеть, мы его всегда увидим.
– А вам говорили когда-нибудь, что у вас розовые очки?
– Конечно, говорили. И я это понимаю. Но если в них хорошо видно, зачем их снимать?
– И у вас не бывает разочарований?
– Бывает. Я же живой человек. Но проблемы надо искать в себе, а не в других.
– Вы везучий человек?
– Пока да.
– То есть в жизни все сложилось, как вы хотели?
– Нет. Но «как я хочу» еще не значит «наилучшим образом». Радость в самой жизни, а не в том, по-твоему, она складывается или нет. В мире так много интересного, и сам факт, что мы существуем - это уже есть радость.
