Андрей Звягинцев: История шелкопряда

В мае в России состоялась премьера нового фильма Андрея Звягинцева «Елена», не так давно этот фильм попал в широкий прокат. Фильмы Андрея ЗВЯГИНЦЕВА никого не оставляют равнодушным. Рецензии на них похожи на отгадывание загадок: «Так что же он хотел этим сказать?» Некоторое время назад режиссер дал интервью журналу «Нескучный сад»



СПРАВКА

Андрей ЗВЯГИНЦЕВ, кинорежиссер. Родился в Новосибирске. В 1990 году закончил актерский факультет ГИТИСа. В 2000 дебютировал на телевидении в качестве режиссера игрового кино в рамках сериала «Черная комната». Режиссер фильмов: «Возвращение» (2003) – два «Золотых льва» Венецианского кинофестиваля, две кинопремии «Ника», два «Золотых орла»; «Изгнание» (2007) – «Золотая пальмовая ветвь» за лучшую мужскую роль 60-го Каннского кинофестиваля (актёр Константин Лавроненко). Фильм «Елена» был отмечен на Каннском фестивале в 2011 г.

Тебе 39 – а ты никто

- Вы рассказывали, что десять лет назад у вас иногда не было денег даже на метро. А сейчас вы известный режиссер. Вы ставили себе цель добиться успеха, или так получилось? Греет такой переворот в жизни?

- В 2003 году, когда вышло «Возвращение», мне было 39 лет. До этого, начиная, наверное, с 1990-го года, в моей жизни была полная неопределенность, неясность рода занятий. Я актер по образованию, но в театр не пошел, – в ту пору он меня разочаровывал, потому что стал заискивать перед зрителем, театр стал выпускать «продукт», вместо того, чтобы заниматься искусством.

Я был ноль без всякой перспективы, хоть иди вагоны разгружай. Я пробовал что-то писать, меня это очень вдохновляло, написал несколько рассказов, но дальше это никуда не двинулось. А потом меня всерьез увлекло кино.

Сначала я перебивался случайными заработками на телевидении, иногда удавалось снять рекламу. Но шансов делать большое кино у меня не было ни малейших. Конечно, я мечтал об этом, и у меня даже был замысел, который стал понемногу превращаться в сценарий. Я решил, что если я не сниму этот свой фильм в ближайший год, пусть на видео, пусть с любителями актерами, пусть на свои деньги, то всё, больше я никогда этого не сделаю. Ощущение, с которым я жил в те дни, это даже не депрессия, а как бы это сказать – зеро, ноль, ничто.

В том же 2000 году на одном канале взялись делать детективный сериал под общим названием «Черная комната», и мне предложили снять несколько коротких новелл. Тут я уже прикоснулся к кино, я начал ощущать эту профессию. Спустя полгода работы над этим сериалом продюсер Дмитрий Лесневский вдруг говорит: «А почему бы нам с тобой не снять полнометражный фильм?» У меня от одних только слов крылья выросли за спиной, я земли не чувствовал под ногами, когда он это произнес. Мы несколько месяцев искали сценарий и в результате нашли тот, который стал фильмом «Возвращение». Я, конечно, понятия не имел, что будет с этим фильмом дальше. Я знал тогда только одно – то, что я делаю, я хочу сделать максимально хорошо.

- Но ведь могло быть такое, что фильм никто бы не заметил, он не попал бы в Венецию?

- Да, он мог бы кануть в Лету… В процессе наших отношений с продюсером возникла такая ситуация, когда он, как бы это сказать – устал от этого проекта, возможно, потому что тот долго длился: год мы готовились к съемкам, потом очень долго монтировали и озвучивали. Несколько месяцев мы чистили звук, все приводили в порядок – а это длительный, кропотливый процесс. Телевизионный продюсер не привык к такому, потому что телевизионный продукт снял – смонтировал – в эфир. А тут так все затянулось. Короче говоря, он остыл, да так остыл, что в какой-то момент по коридорам Ren TV поползли слухи, что Лесневский даже кинокопию печатать не будет – переведет картину на видеопленку, и по телевизору когда-нибудь покажет. Так что фильм мог бы попросту лечь на полку.

В период между тем, как я снял фильм и тем, как он получил «Золотых львов» в Венеции, у меня было ощущение, что я ничего не знаю про эту вещь: заслуживает она внимания, нужна ли кому-нибудь?.. А тут вдруг случилась обратная связь, да еще с избытком. 15 минут венецианских аплодисментов говорят тебе: «Давай, двигайся дальше, все, что ты сделал – правильно, это нужно зрителю!». Такая обратная связь дает тебе силы идти дальше.

Что же было в ящике?

- Есть какая-то внутренняя проблема, которую вы пытаетесь решить, снимая кино?

- Нет. Ты прочел материал, он тебя сильно взволновал и ты понимаешь, что посредством этой истории можешь сказать какие-то важные вещи, ты понимаешь, что просто обязан это воплотить. Так было и с «Изгнанием», и с «Возвращением».

- У вас там весь фильм разбит на дни, отец погибает в пятницу, в субботу его тело уплывает от мальчиков в лодке – но на субботе фильм заканчивается, за ней не следует воскресенья?

- Воскресенье – это первый день недели, а вовсе не последний, как многие к этому привыкли. И если смотреть фильм внимательно, там в самом начале есть такой титр: «воскресенье». Если же говорить о финале, отец воскресает в них, в этих ребятах, которые признают его, наконец, своим отцом, они находят эту связь, эту вертикаль. В них он возрождается – я это так понимаю. А новое, следующее воскресенье – это черно-белые фотографии в конце фильма. На это можно смотреть и так.

- А в начале фильма пустая лодка под водой — это не ассоциация с пустым гробом?

- Я предпочитаю не говорить об этом, потому что, понимаете, в фильме есть все, что автор туда заложил, но и всегда есть большее, есть прибыток, потому что есть взгляд другого, восприятие зрителя, который, так сказать, наполняет этот сосуд своим содержанием. Поэтому без зрителя нет фильма. Для кого-то это просто лодка, или что-то неразборчивое на дне реки. А у вас, видите, какая сильная ассоциация.

Кто-то мне говорил, что надо ящик, который отец на острове выкопал, и который утонул вместе с ним в рундуке лодки, разрушить, чтобы зрители увидели, что там за бриллианты. Видите, какие мы разные, мы – зрители. Кому пустая гробница, а кому «свиной хрящик»

- Да, ужасно интересно, а что же было в этом ящике?

- Всем почему-то это интересно, а меня это совершенно не интересует.

- Вы не любите житейских историй?

- Знаете, мне кто-то однажды задал такой вопрос после «Возвращения»: «Вы хотите сказать, что в русской деревне мужик вернулся откуда-то (ну, понятно, говорят, откуда – в тюрьме был, где же еще…), пришел и поставил на стол вино, а не водку? Где вы такое видели?» Если вы сейчас говорите о таких житейских, бытовых решениях, то да, – я ими пренебрегаю, потому что точно знаю, тут должно быть вино, и точка.

- То есть бытовые, психологические несовпадения вас не сильно волнуют?

- В описанных случаях я от них бегу, иначе отец этот будет просто обыкновенным «бытовым» отцом. Он немедленно станет частным лицом, дядькой, которого зовут Николай Семеныч, у него появится место жительства, прописка и совершенно внятная история его отсутствия. Это будет история совсем о другом.

- Но если люди не поймут вашу метафору?

- Мне все равно, что подумают люди, я знаю, что фильм должен быть именно таким. Кто впечатлен фильмом – тот со мной заодно. А кому нужно водку, иначе он не поверит в происходящее, – тому до свидания.

Сейчас американцы хотят сделать ремейк «Возвращения». Я думаю, у них все будет без «несовпадений» – там папа поедет с сыновьями на барбекю, и он, конечно же, уцелеет, зацепится в последний момент воротником… Но это будет уже другое кино.

- Сколько процентов личного опыта в ваших фильмах?

- Я бы хотел сказать, что все, что есть в фильме – это я… Но если брать какие-то биографические сходства – у меня никогда не было брата, я был один в семье, и рос без отца – мне было лет 5, когда он ушел. Понимаете, трудно говорить о каких-то процентах, потому что ты же полностью растворяешься в этом, ты же эту ткань ткешь из себя – откуда же еще? Как шелкопряд.

- А бывает у вас страх, что вы больше ничего не сможете сделать в кино?

- Мне кажется, подобный страх есть у каждого человека, просыпаешься утром и думаешь: «А вдруг жизнь моя не задастся с этого дня?» У вас так разве не бывает? Кошмарный сон любого актера о том, как он во время спектакля начисто забывает весь свой текст. Кошмарный сон режиссера – в стране перевелись продюсеры, заинтересованные в авторском кино.

Лучшее из деревьев

- Как вы реагируете, когда про вас говорят – Звягинцев – подражатель Тарковского, одинокие деревья любит снимать…

- Мне плевать, что кто-то тиражирует глупости. Я не помню, когда именно придумался финал и начало «Изгнания», но я знаю, что это были дорога и дерево. Это пришло во сне. Это дерево именно приснилось. Мы облазили весь север Франции, мы месяц искали дерево у дороги. А в результате нашли его в Молдавии, где и снималось «Изгнание» – это дерево было даже лучше, чем я предполагал.

С этим пучком волос у Веры в «Изгнании» меня просто замучили – «как у Тереховой в «Зеркале»!» Но мы взяли это вовсе не из «Зеркала». Знаете картину Эндрю Уайта «Мир Кристины»? Оттуда и цвет платья нашей Веры, и этот пучок волос. Да, разумеется, ты всегда что-то черпаешь отовсюду для вдохновения. Ты видел все фильмы Тарковского, все фильмы Антониони, Брессона или Ромера, они давно вошли в тебя и уже стали тобой, это не заимствование, это жизнь в одной плоскости, это черпание сил и смыслов из одного истока, от одного корня.

- Вы упомянули свой новый фильм «Елена», который сейчас в стадии монтажа. Сильно ли этот фильм отличается от первых двух?

- Режиссер всю свою жизнь снимает один и тот же фильм. Те, кто сетуют, что у меня нет «бытовых» историй, мол, сплошь бытие, должны будут порадоваться – в этот раз есть все основания, чтобы сказать – это «бытовая» история: современная Москва, наши интерьеры – какое-нибудь Бирюлево и какая-нибудь Остоженка, богатый дом и обыкновенная квартира в спальном районе. Сценарий этого фильма в январе нынешнего года получил совместную премию института Sundance и японского телеканала NHK за лучший сценарий.

- Что за ощущение, когда твой замысел воплощается?

- Потрясающее, удивительное чувство …то, чего не было, вдруг есть. И именно в кино это особенно ярко. Было только 60 страниц текста – и вдруг появилась героиня, и вдруг она действует, она произносит эти слова… Есть мнение, что литература – более высокое искусство, чем кино. Да, в своих лучших образцах она достигла невероятных высот. Но тут есть еще такой момент – ты читаешь хорошую книгу и внутренним зрением всегда видишь идеальный образ. Это всегда твой собственный образ, максимально возможный в условиях твоей культуры. В кино же этот мир уже создан другими, и ты видишь то, что тебе предлагают. И все же, в кино, я убежден, есть вещи, которые невозможно «пером описать». Если есть в кино моменты, которые подчиняются только языку кино, и не поддаются литературе, значит это и есть кино. И когда что-то удается, когда эта материя воплощается на твоих глазах, это счастье.

Математика и кино

- Как вам кажется, какое должно быть послевкусие после фильма — он должен оставить человека с какими-то вопросами и терзаниями, или должен быть катарсис?

- Похоже, у нас с вами разные представления о понятии катарсис. Катарсис – это не ответ. И не всегда – избавление от терзаний. Ответы нужно искать зрителю самому. Катарсис – это не «свет в конце тоннеля», катарсис – это выдох… А свет должен зажечься в тебе самом, в зрителе, он не должен быть представлен наглядно на экране. Ленивому уму непременно нужен happy end. Но ты должен эту работу проделать сам, пробиться сквозь эту безнадежность самостоятельно. Послевкусие должно быть таким, чтобы хотелось жить.

- Но я знаю людей, у которых совсем другое ощущение было после «Изгнания».

- Часто у разных людей об одном и том же предмете совершенно различные представления. И с этим ничего не поделать. Для меня есть смысл в этих событиях. Но это не: «ой, как она могла оставить двоих детей и умереть?» Как можно слушать эти глупости? А какие вопросы эти люди будут задавать Медее? Или Эдипу? В пьесе «Гамлет» семь трупов, там погибли все. Но зритель, наверное, что-то другое выносит из этого произведения для себя, какое-то важное знание о мире. Так что же ценно – то, что убиты семеро персонажей, или что ты с прибытком, с каким-то приобретением выходишь из зала? Не стоит относиться к кино как к реальности, как к хронике из газет, это же образ мира, данный нам для того, чтобы мы осознавали самих себя, заставляющий задуматься над собственным уделом.

- Но вы говорили, что искусство должно давать силы жить…

- Искусство призвано ранить человека, чтобы дать ему инъекцию… Ранить с тем, чтобы появились силы жить.

- А если человек и так уже весь израненный?

- Если израненный, должен сидеть дома и раны свои залечивать сериалами. Только что-то мне подсказывает, что голос жизни в нем таким образом не воскресить.

- Он и так прибитый и убитый, а тут еще искусство…

- Ну так пусть тогда забудет про искусство. Зритель, о котором вы говорите, должен сидеть у телевизора и смотреть «Нашу Рашу». Понимаете, ранение заставляет человека извлечь эту «пулю» из себя и, залечивая это ранение, всерьез подумать о том, что с ним происходит, чем и как он живет. Возможно, образ с ранением не очень точный, не исчерпывающий образ, но о подобных вещах трудно говорить с человеком, который ждет от предмета искусства практических результатов или, скажем, результатов измеримых. Искусство не реабилитационный центр и не массажный салон, где с тебя снимут напряжение после трудного дня. Мы совсем забыли, каким целям служит искусство. Оно призвано пробуждать человека к жизни, а такое пробуждение не всегда оборачивается сладостным и приятным времяпрепровождением. Пусть зритель думает, пусть он сам совершает эту работу.

Если говорить о практических результатах, знаете, как с этим обстоят дела у американцев? Они действуют так – создают «фокус-группы», фильм показывают сотне человек, и эта сотня говорит: «понятно, непонятно…» – и они всё стригут и стригут фильм до того убогого состояния, чтобы всё было всем понятно. Вы думаете, какая главная забота этих лицемеров? Я вам отвечу – только и исключительно собственный кошелек. Зритель их мало волнует.

- А если они хотят какую-то мораль преподнести, и хотят, чтобы зрителю она была доступна?

- Мораль – это жевательная резинка. Мораль не заставляет человека задуматься. Все мы знаем, что нужно быть добрыми, терпимыми, любить других… Даром доставшееся знание залетело в ухо и вылетело, и никакого изменения не произошло. Человек должен сдвинуться с той точки, с которой он вошел в зал, а не просто выйти в приподнятом настроении.

- Когда вам говорят – вот, у вас в кино всякие красивости, а правда жизни совсем в другом, что вы отвечаете?

- Правда жизни и правда искусства – разные вещи. Есть такие стихи Заболоцкого про некрасивую девочку: «что есть красота, и почему ее обожествляют люди, сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» Так вот «сосуд, в котором пустота» – это жизнь, люди, а «огонь, мерцающий в сосуде» – это искусство, человек.

Беседовала Марина НЕФЕДОВА

Версия для печати

Тэги: Культура  Кино